всё фигня, кроме оживших пирожков с капустой
ОБЗОРЩИКУ
Вот и всё. Без малого, со всеми перерывами, я работала над этим фиком два года. С удачами и неудачами, с помарками и бриллиантами, с хорошим и плохим, но он вышел такой, какой вышел. Теперь, когда он окончательно и бесповоротно закончен, мне бы многое хотелось сказать, но я не буду. Единственное, что стоит добавить:
Спасибо, что были с нами в эфире, и надеюсь, что вы провели время с тем же удовольствием, которое получила я.
Название: Картина мира
Автор: Санастезис Нёкл
Бета: Cordy Laer
Перийнг: Лестрейд/Майкрофт
Жанр: romance, detective
Размер: макси, 82 000 слов
Рейтинг: мягкое R
Статус: закончен
Дисклаймер: не извлекаю ничего кроме удовольствия и головной боли.
Саммари: однажды к инспектору Лестрейду заявляется мистер Холмс и сообщает, что будет с ним жить. Что сделает Лестрейд и чем всё это закончится?
Предыдущие главыЧитать: 1-4 главы | 5-7 главы | 8-11 главы | 12-14 главы | 15-17 главы | 18-22 главы | 23-26 главы | 27 глава | 28 глава | 29 глава | 30 глава | 31-32 главы | 33-35 главы
БлагодарностиБлагодарности: Марку Гэтиссу за то, что он такой офигенный. ну и за Sherlock'а тоже спасибо, но в основном за то, что он офигенный; Гревзу за то, что он такой красава; -сирин- (aka luminoso), за то, что она умеет мотивирующе существовать; нет таких слов, чтобы передать благодарность Джорджи Д., за терпение и крепкую биту, и Корди за то, что она была рядом не смотря ни на что.
Предупреждения/примечанияПредупреждения/примечания:
1) так как автор не смотрел второй сезон, соответственно, AU.
2) у автора очень плохо с придумыванием имён. он берёт первое, что пришло в голову, но почему-то оказывается, что это имя уже кому-то принадлежит. так что если вам кажется, то вы уже где-то слышали такую фамилию - скорее всего так и есть. все остальные совпадения на совести ноосферы.
3) у братьев Холмс разница в двенадцать, а не семь лет. сделаем вид, что это BBC-AU.
4) шпионский слэнг позаимствован у Ле Карре, спасибопутинузаэто.
5) название второй части отсылка к этой песне:
6) Simply Human - Просто человек. Название 4 части... Ну да, английское название это моветон, но меня очень вдохновляла песня Morgan Taylor Reid – Simply Human, а фантазия на названия у меня столь же хороша как и фантазия на имена. Послушать можно тут
Скачать весь текст: doc
Последняя главаГлава тридцать шестая
Плач; протяжный вой животного, попавшего в капкан. Непрерывный, словно плачущему не нужен воздух. Этот вой – звал, отчаянно, как ребёнок, который заблудился и устал искать выход и только и может, что надрывно, на одной ноте скулить.
Детский плач.
Грег закрутился вокруг себя, но куда бы он ни повернулся, вокруг был только белёсый туман, настолько густой, что лип к телу, сковывал, как мокрая одежда. Тогда он побежал туда, откуда, казалось, доносился плач. Вокруг ничего не менялось, хотя он задыхался от бега и чувствовал, как наливаются усталостью мышцы.
Вой становился тише, и в момент, когда он прервался совсем, туман исчез. Прямо перед Грегом, из ниоткуда, вырос дом. Краска облупилась, растрескалась, обнажая дерево цвета обветренной, сухой человеческой плоти, с которой содрали кожу. Все ставни были широко распахнуты и зияли чёрными провалами, как пустые глазницы. Ставни чуть покачивались, хотя не было даже малого намёка на ветер.
Грег поёжился и круто обернулся, когда кто-то произнёс:
– Вы что-то потеряли, сэр?
– Кто-то плакал, – неуверенно сказал он, разглядывая мужчину. Около сорока, в старинном костюме, в одной руке он держал цилиндр, пряча под него вторую ладонь.
– Вы что-то потеряли, сэр? – с нажимом повторил незнакомец, приблизившись на шаг.
Грег невольно отступил, упираясь лопатками в дверь за спиной.
– Я ничего не терял. Я услышал плач и хотел помочь.
– Так ты потерялся? – Мужчина ласково улыбнулся, почему-то став выше почти на метр.
Холодея от ужаса, Грег шарил рукой в поисках дверной ручки.
– Не бойся, я помогу тебе.
Незнакомец отвёл ладонь с цилиндром, и из-под него показался револьвер старой модели, одной из тех, которым пользовались полицейские лет двадцать назад. Он поднял пистолет и прижал к своему виску. Одновременно с выстрелом дверь распахнулась, и Грег упал спиной в темноту.
***
Элизабет сидела за столом, подперев щёку ладонью, и кренилась всё больше. Школьный год закончился. Для всех, кто прилежно учился и сдал итоговые тесты хотя бы на тройки. К огромному неудовольствию Грега, его дочь умудрилась завалить всё, кроме литературы и истории, и теперь была вынуждена ходить в летнюю школу. Впрочем, неудовольствие это, как и всё, что испытывал он в последнее время, было размытым и смешанным с виной.
Вина и стыд были везде. Они горчили в еде и воздухе, звенели в каждом слове и кололи в каждом взгляде. Даже если Грег вполне осознавал, что всё это порождение его сознания, ему всё равно казалось, что окружающие должны тыкать в него пальцем и поспешно уходить, как от прокажённого.
Он отчётливо понимал причины и боролся с хандрой, в конце концов, что ещё оставалось?
Вторая спальня опустела на следующий день после того, как её покинул жилец. Он впустил рабочих в дом, не сказав ни слова, хотя в голове роилась сотня вопросов. Спустя несколько часов дом выглядел так, будто он всегда жил здесь один.
Через какое-то время пики его жизни сгладились, превратились в рутинное плато. Утром – отвезти Элизабет в школу, вечером – забрать. Дни он просиживал в архиве, все его дела, кроме текущего, передали другим, к новым не допускали, а о Дональде не хотелось даже вспоминать. Куда-то делось желание, которое гнало на работу все эти годы.
Даже сны были наполнены серым туманом и больше ничем.
Дни были похожи один на другой, и Грег очень удивился, когда обнаружил, что прошел уже месяц и наступило лето, которое оказалось неожиданно жарким. Лондон изнывал от пыльного солнца и мечтал о привычном дожде.
Проснувшись в одну из ночей от духоты, Грег лежал, несколько минут бездумно разглядывая потолок, потом вдруг соскочил и схватил телефон со стола. За те секунды, что нужны современному телефону для дозвона, он успел придумать с десяток судорожных фраз и с дюжину нелепых причин, но после короткой тишины на том конце сообщили, что номер не зарегистрирован в сети.
Никогда и не существовал.
Постепенно серая, вязкая и холодная мгла просачивалась из снов и словно бы заполняла собой не только мысли и сердце, вытесняя всё, но и само тело. Она гнула к земле, тянула осесть на пол, закрыть глаза и перестать существовать, раствориться в ней.
Элизабет соскользнула с ладони, ударилась лбом о стол да так и застыла. Грег протяжно зевнул, переворачивая бекон. Телефон взорвался трелью. Эль нащупала его, не поднимая головы, пробормотала «алло?» и протянула трубку.
– Сэр, – сказала Донаван и замолчала.
– Салли, – спустя несколько минут напомнил Грег.
– Харви Дональд. Он умер, сэр. Сегодня утром в тюремной больнице. Дело закрыто.
Она будто ждала чего-то, и он сказал:
– Я понял.
– Мы сделали всё, что смогли.
Грег не знал, что она хочет услышать или что ему полагается сказать. Салли говорила так тихо и напряженно, и он облегчённо вздохнул, когда она наконец взорвалась и затараторила в трубку, что они обязательно доказали бы его вину, нашли бы обязательно улики, свидетелей, что «этот лупоглазый урод получил бы своё сполна». Вот – привычная сержант Донаван.
– Считай, что он получил.
Она резко замолчала и неуверенно, почти жалобно произнесла:
– Сэр?
– Он умер, Салли. Дело закрыто. Считай, что это высшая мера. Мне пора.
Туман слабо колыхнулся, закрутился водоворотом и опал.
– Хочешь блинчиков? Только сироп закончился.
– Без сиропа не вкусно, – пробормотала Эль своим коленкам.
– Не вкусно, – согласился Грег. – Совершенно не вкусно.
***
– Миссис Смиттерс? Ваша дочь, случайно, не вспомнила, как выглядела та «Зубная Фея», которая ночью искала трёхпенсовики в вашем семейном сейфе?
– Преподобный Скетчерд, успокойтесь. Вряд ли воры смогут успешно продать череп святого Иеронима в возрасте девяти лет... Ну как бы вам объяснить, почему...
– Мистер Уиллмит, очень вас прошу, когда вы в следующий раз пожелаете сделать чистосердечное признание, предварительно убедитесь, что кот действительно умер.
– Клетчатое пальто и черный шарф, ушла из дома без пятнадцати восемь... Мистер Джойс, мы свяжемся с вами при первой возможности.
Проводив последнего посетителя, Грег потянулся, откинувшись на спинку стула, крепко потёр шею и лицо, а когда выпрямился, то встретился взглядом с Салли. Она стояла привалившись к закрытой двери, сложив руки на груди, нахмурившись и пристально разглядывая его, но несмотря на всё это, выглядела скорее потерянной, чем сердитой.
– Слушаю тебя.
– Его бы оправдали.
– Кого?
– Дональда. Его бы, скорее всего, оправдали, мы и правда были в полной жопе.
Грег пожал плечами.
– Значит, хорошо, что он умер раньше.
– Неужели… – Она уставилась на свои туфли. – Неужели вам всё равно?
Когда она подняла голову, Грег испугался, что она заплачет. Он обошел стол и чуть присел на него, тоже сложив руки на груди. Прошла минута, вторая, третья, за стенами кабинета привычно жужжал участок, Салли хмурилась всё сильнее.
– Прости, – наконец произнёс он.
– За что?
– За то… За то, что мне, кажется, действительно всё равно.
Она отвернулась, сжав зубы так, что кожа на шее натянулась и проступила синяя бешено стучащая венка. Салли несколько раз туго сглотнула, а потом плечи её расслабились. Она запустила одну ладонь в волосы и взъерошила их, искоса, словно бы смущённо посмотрела на Грега, и неожиданно мягко сказала:
– Ммм, знаете… Я рядом. Сэр.
И быстро вышла.
***
Бесконечный лабиринт коридоров с чернильными дырами дверных проёмов и мёртвая тишина, в которой слышно только шарканье ботинок по вытертому паркету. Грег постоянно оглядывался, всё время ему казалось, что кто-то следовал за ним, шаг в шаг, отставая лишь на несколько секунд. Комнаты, в которые он заглядывал, были пустыми, не было ни мебели, ни других вещей, ничего, что говорило бы о жильцах.
Грег остановился и прижался спиной к стене, в тщетной попытке унять страх. Он не мог вспомнить, как оказался здесь или что ищет, и с каждой минутой чувство, что кто-то стоит за спиной, невыносимо близко, на расстоянии дыхания, становилось всё сильнее. Сердце билось, словно бабочка в коробке, и на секунду остановилось от всеобъемлющего ужаса, когда вместо стены позади вдруг оказалась пустота.
Он качнулся, заваливаясь назад, в последний момент уцепившись за дверной косяк, и чей-то голос над ухом невыразительно спросил:
– Вы что-то потеряли, сэр?
Раньше, чем осознал, что происходит, Грег бросился бежать, и мир словно ускорился вокруг него. Мимо, всё быстрее, стали пролетать распахнутые двери, но теперь комнаты были наполнены жизнью: раздавались голоса, смех, пение, крики, плач, споры, вспыхивал яркий свет, струились мягкие полосы лунных дорожек, мерцал неровный свет камина.
– Вы что-то потеряли, сэр?
Грег запнулся и упал, сильно ударившись коленями. Поднялся, тяжело дыша, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу. Комната, в которую он кубарем влетел, была крошечной. В ней с трудом умещались детская кровать и письменный стол, одежда валялась грудой в углу. Немного отдышавшись, он понял, что это не одежда, а маленький ребёнок, сжавшийся в тугой комок.
Ребёнок поднял лицо, с которого на него зло посмотрели блестящие, словно стеклянные от слёз, карие глаза.
– Ты меня бросил.
– Вы что-то потеряли, сэр?
– Выкинул меня.
– Сэр, вам помочь?
– Запер, забыл про меня.
– Ты потерялся, маленький?
–Нет. Я не… я не забыл.
– Грегори?
Он вздрогнул и обернулся, с трудом оторвав взгляд от ребёнка.
– Роберт?..
Роберт в привычной, чуть поношенной форме старшего инспектора и с густой, не тронутой сединой шевелюрой, – такой, каким он навсегда будет в памяти Грега, каким встретил его первый раз. Только одна половина лица залита кровью, которая капает с подбородка и расплывается по кипенно-белому воротнику.
– Ты… мёртв.
– Ох, это крайне обременительно, да? А кто это у нас тут?
Роберт обошел застывшего, словно соляной столб, Грега и опустился перед ребенком.
– Это моя… моя дочь. Я… Мы… Я виноват перед ней. Потому что я…
Грег замолчал и закрыл лицо руками, не способный выдавить больше не слова.
– Уверен?
Он отнял руки и рассеяно моргнул несколько раз от света, который вдруг залил комнату.
Роберт выпрямился, выпуская из рук бесформенную куртку, в которую был закутан ребёнок, и положил ладонь на его плечо, чуть толкнув вперёд, туда, где было светлее.
Комната слегка поплыла перед глазами Грега.
Под левым глазом наливался тёмно-фиолетовым фингал от громилы Джорджа Барка: надо было проворнее уворачиваться от мяча, – и голова острижена почти налысо, как обычно в начале учебного года. Стоптанные ботинки изгвазданы глиной, потому что потащился ловить лягушек вместо продлёнки, ведь Фред-зубрила сказал, что ждёт-не дождётся их препарировать. Карман на шортах сильно оттопырен, там лежат особенные, вылизанные водой камешки-галька, с помощью которых он обязательно уделает Джона в «попрыгунчика». Конечно, если весёлый и общительный, друг-для-всех Джон вообще станет играть с ним в «попрыгунчика».
Двенадцатилетний Грег Лестрейд. Всегда предоставленный сам себе, оставленный на попечение собственного здравого смысла и нескольких сердобольных соседей, который всегда и со всем справлялся в одиночку: от готовки до решения сложных уравнений, от пришивания пуговицы до штурма книги, в которой понятны только предлоги.
Сам-по-себе двенадцатилетний Грег Лестрейд.
Взрослый Грег почувствовал, как пол уходит из-под ног. Фигуры перед глазами всё больше размывались в неясные пятна. Он открывал рот, но не мог выдавить ни слова, горло сжимала невидимая рука. Свет стал нестерпимо ярким и поглотил всё.
– Было приятно увидеться, мой дорогой Грег.
Грег сел в кровати, судорожными, большими порциями глотая воздух, как путник, припавший к роднику в пустыне. Кровь шумела в голове, словно стянутой обручем, стучала в ушах так громко, что заглушала шум с улицы. Он откинул тяжелое липкое от пота одеяло, спустил ноги и прижал ступни к холодному полу, потом медленно поднялся и поплёлся к столу.
Ящик был забит всякой канцелярской мелочью и прочими безделушками, обрывками бумаги, чеками, этикетками. Пришлось выгрести почти всё, прежде чем он добрался до мятого комка в самом дальнем углу.
Он сел на пол, привалившись к ножке кровати, и расправил письмо на колене. В свете уличного фонаря чернила казались выцветшими, будто письмо было забыто на несколько столетий.
«Здравствуй, Грегори.
Здравствуй, мой дорогой Грег.
Слова для тебя даются мне тяжелее всего. Я не знаю, что сказать, и чувствую, что не имею на это права. Хотя я всегда любил тебя почти как сына, но ты им, всё-таки, не был, и поэтому я думаю, что не могу давать тебе советы.
Но я их тебе всё-таки дам. Уж прости, но к старости я совсем разочаровался в логике, поэтому могу позволить противоречить сам себе. (Надеюсь, что мои неуклюжие шутки заставили тебя хотя бы усмехнуться).
Прошло пятнадцать минут, если верить часам, но я всё ещё ничего не придумал.
Господь Всемогущий, я так много и в то же время так мало хочу тебе сказать, Грег.
Не пей слишком много кофе, не налегай на красное мясо, не забывай посещать дантиста, спи не меньше восьми часов и всегда плотно закутывай шарф. Бросай курить, хотя из моих уст это звучит лицемерно.
Скажу тебе по секрету: Эми я посоветовал найти человека, который её полюбит. Надеюсь, что она внемлет моему брюзжанию.
Тебе, Грег… Ох, мой дорогой, мой дорогой Грег! Тебе я скажу вот что: полюби себя. Будь немного эгоистичнее, в конце концов. И в этом эгоизме чаще полагайся на других людей. Не взваливай всё на себя, побереги здоровье и время.
Ты, наверное, досадуешь, что в своём последнем письме я говорю совсем не о том. Это же моё последнее письмо, последний мой шанс что-то сказать тебе, открыть тебе сокровенную истину, но, видишь ли, дело в том, что мне нечего тебе открыть.
Всё самое ценное я уже сказал или показал тебе при жизни: я люблю тебя, Грег, всем сердцем, словно ты моя кровь и плоть. И всем своим старым-старым сердцем я болею за тебя.
Пожалуйста, будь счастлив».
– Будто это так просто, Роб, будто это так, чёрт тебя подери, просто, – прошептал Грег, комкая письмо.
***
– …а потом она вылила всё на Джека, пап! – Элизабет хлопнула дверцей машины. – Просто взяла и перевернула над его головой стакан!
Элизабет не замолкала от самой школы, взахлёб рассказывая, пересказывая, дополняй и смакуя детали истории о том, как Джули встряла в перепалку с Джеком, которая окончилась побоищем в классе рисования.
– Я думаю, ну, мне надо её простить, да? В смысле, она же поняла, что была не права, и она не испугалась устроить бардак в классе и обзывать Джека. Это значит, что она на моей стороне, да? Пап?..
К дому плавно подкатила тонированная Ауди и остановилась прямо за его машиной.
– Эль, иди-ка в дом.
Элизабет застыла на мгновение, посмотрев испуганно, почти затравлено. Она смотрела на него так каждое утро с порога школы, словно боялась, что видит в последний раз. Она вцеплялась в его ладонь, когда телефон вдруг звонил в неурочный час или раздавался стук в дверь, хотя они никого не ждали. И всё, что Грег мог делать – это приезжать вовремя, минута в минуту после последнего звонка, и сжимать её ладонь в ответ, и надеяться, что этого достаточно.
– Давай, мышонок, я сейчас приду.
Грег отпер дверь и поставил рюкзак дочери на порог. Когда дверца со стороны пассажирского сидения распахнулась, его на мгновение продрало морозом, но из машины грациозно показалась женская ножка в туфле на низком каблуке, а затем все остальные части миссис Саманты Брекенбери.
– Инспектор Лестрейд.
Он кивнул и продолжил выжидательно смотреть. Она откашлялась тем кашлем, который благородные особы обычно используют для того, чтобы указать на ошибки особам не столь благородным. Когда это не произвело никакого эффекта, она произнесла:
– Может быть, пройдём в дом?
– Нет, спасибо, – ровно и спокойно ответил Грег, без капли сарказма или злости. Всё, чего он хотел, – чтобы она быстрее убралась отсюда.
– Ну что ж.
Она посмотрела по сторонам, пальцы на крошечном клатче сжались, как у птицы, которая удобнее перехватывает добычу. То, что она сделала потом, заставило Грега на мгновение застыть с открытым ртом, как последнего идиота, и даже почувствовать удивление, что было приятным разнообразием в том омертвении, в котором он пребывал последнее время.
Она села.
Она присела на ступени крыльца, расправив юбку и изящно скрестив ноги в щиколотках, сложила кисти рук в тонких белых перчатках, – на дворе плюс пятнадцать, а она в перчатках, – и требовательно посмотрела на Грега снизу вверх так, что он тут же почувствовал себя уродливым лилипутом.
«Моё несчастное крыльцо видела слишком много странного за этот год», подумал он, и эта мысль отдалась секундной слабой болью.
– Я любила его. Я много думала обо всём, о всей своей жизни, и сейчас я знаю, что это была любовь с первого взгляда. Когда я увидела его в первый раз, он был в брюках на три размера больше, подвёрнутых в поясе, и рубашке, которая была ему мала, но я полюбила его с того мгновения и навсегда.
– Зачем вы мне всё это говорите?
– Не знаю. Потому что мне больше некому это сказать. Потому что я хочу, чтобы вы знали, – он не был чудовищем.
– Послушайте…
– Нет, подождите, прошу вас, умоляю, вы послушайте меня.
Даже молила она так, что Грег хотелось согнуться в поклоне и сказать: «Как прикажет госпожа».
– Я любила его, но никогда не могла позволить себе даже подумать об этом. Вам сложно это представить, – она произнесла это так просто и искренне, что, несмотря на смысл, фраза не прозвучала высокомерно. – Но в том мире, в котором я живу, есть правила. Неписаные и нерушимые правила, и мне никогда даже в голову не приходило, что я могу их преступить.
– Вы лжесвидетельствовали, даже если и не прямыми фактами. Это преступление.
Она грустно, коротко рассмеялась, и звук этот был больше похоже на сдавленный плач.
– Да, но я сделала это слишком поздно.
Её плечи поникли и, хотя спина оставалась идеально прямой, она словно оплавилась, сломалась изнутри и согнулась, как пугало, из которого вытащили деревянную палку.
– Что если бы я была чуть смелее и позволила себе и ему… – прошептала она, немигающее уставившись на ботинки Грега. – Что если бы я не цеплялась так отчаянно за свои иллюзии и не страшилась разочаровать отца? – Она зажала рот рукой, будто боялась, что её стошнит. – Что если бы я была рядом там, в Глазго, когда Меллиса… Что если все эти девочки погибли из-за меня, моей слабости? Что если бы я выбрала своё счастье, а не правила приличия? – Она подняла взгляд. – Это будет со мной до конца жизни.
– Желаете, чтобы я наложил на вас епитимью? Дал индульгенцию? Чтобы я что?
Она покачала головой и протянула ему руку, легко и естественно. Он помог ей подняться.
– Он не был монстром. В том, что он совершил, не только его вина.
– Мне нет до этого никакого дела.
– Это не так.
Грег открыл рот, чтобы возразить, но не стал.
– Сожаление о несбывшемся, о том, что могло бы быть, – вот что убьёт меня, в конце концов, – сказала она так, будто это был уже озвученный диагноз и врач точно рассчитал, сколько ей осталось. – Будущее, которое могло бы быть и которое я могла бы изменить, будет моим палачом. И когда придёт мой конец, то, – она в непонятной иронии изогнула губы, – об этом обязательно напишут в газетах. Очень многие будут думать о моей смерти и в своём эгоизме, в своей мелочности, я хочу, чтобы хоть кто-нибудь во всём мире знал, что именно произошло. Просто знал, почему всё так закончилось. И я думаю, что вы именно такой человек, которому важно знать «почему».
Она села в машину, и через минуту машина тронулась. Грег смотрел на солнце, клонившееся к горизонту, пока перед глазами не поплыли пятна, а потом подумал, что она так и не извинилась, ни разу не произнесла эту волшебную формулу вежливости: «простите меня». И почему-то это примиряло его со всем, что только что произошло.
***
Мама Джули смотрела насторожено, словно Грег не складывал рюкзак дочери в багажник, а держал в заложниках дюжину монашек.
– Э-э-э… Спасибо, – неуверенно проблеял он под этим взглядом. Он старался не думать о том облегчении, которое он испытал, когда Эль попросилась на ночевку к Джули. Девочки стрекотали на заднем сидении так, словно никогда и не было между ними смертельной обиды и месяцев молчания, а женщина продолжала сверлить его взглядом.
– Знаете, мистер Лестрейд… Вы ужасно выглядите, просто отвратительно.
– М-м.
– Вы хотя бы понимаете, какой эффект это может оказать на Элизабет?
– Эм?
– Какая это травма – видеть отца в таком состоянии!
– Кхм.
– Поэтому ваш родительский долг – как следует отдохнуть в эти выходные, – строго закончила она и вдруг похлопала его по плечу. – Я привезу её в воскресенье утром, вы, вроде, собирались пойти погулять.
– Хм, м-м, угм.
Она улыбнулась и захлопнула багажник.
Элизабет выбралась из машины и с разбегу влетела в его объятья, зарывшись лицом в рубашку. Сжала его со всей силы и несколько раз вдохнула, потом вырвалась так же стремительно и залезла обратно к Джулии.
Едва машина скрылась за поворотом, как Грег уселся в свою и вырулил в противоположную сторону.
Надо было позвонить, но пока он не оказался перед знакомой дверью, он об этом не думал. Когда после третьего стука никто не открыл, он было уже развернулся, чтобы уйти, но тут дверь наконец распахнулась.
Салли по-совиному моргнула несколько раз, потом почесала спутанный колтун волос и ушла в глубь квартиры. Грег посчитал это за приглашение войти и аккуратно закрыл за собой дверь. Стойка с обувью пустовала, если не считать разбитых женских кроссовок. Он посмотрел на себя в зеркало и только спустя несколько мгновений сообразил, что именно кажется ему странным.
Он видел своё отражение в зеркале. Ни одного привычного стикера.
– Салли, боже, неужели… Только не говори, что вы расстались!
Она нахмурилась и сосредоточенно уставилась в кружку с кофе, сделал шумный глоток и хрипло, веско сказала:
– Нет.
И замолчала до тех пор, пока кружка в руках не опустела. Потом сделала ещё порцию, и в её лицо наконец вернулась осмысленность, присущая вменяемым людям.
– Мы немного поцапались, ну, в тот раз.
– В который из?
– Когда он… когда он выкрал меня из участка. – Она улыбнулась своим мыслям. – И в какой-то момент ора выдал, что ему надоело со мной так общаться, и содрал все наклейки.
– А обувь?
– Помыла.
– А сам Андерсон?
– Уехал к какой-то своей дальней тётушке, чтобы уговорить её приехать на нашу свадьбу.
Грег тоже налил себе кофе, чтобы чем-то занять руки и немного оттянуть тот момент, когда ему придётся начать говорить. Потому что он по-прежнему не знал, что сказать, просто в какой-то момент понял, что больше не вынесет тишины в собственной голове.
Салли пододвинула к нему сахар и достала молочник. И пока он наблюдал за её руками, то вдруг осознал, что говорит. Сначала словно тонкий ручеёк, но через несколько минут слова уже выплёскивались из него широким водопадом, извергались, будто плотину, которая сдерживала их бог знает сколько, смело начисто.
Он говорил, и говорил, и говорил, и говорил. Путано и перескакивая с одно на другое, возвращаясь и дополняя, не упуская ни одной мелочи: то, как Майкрофт говорил, куда смотрел, чем он пах и как улыбался, как блестели слёзы на щеках Элизабет, как громко стучало сердце, как страшился он будущего, – всё, до последней крошки. Он выплёскивал последние полгода, пять лет, всю свою жизнь, не утаивая ничего, даже самого грязного и тёмного, словно на исповеди перед Господом Богом. Когда он закончил, то язык и горло болели так, будто он говорил несколько недель, но прошла лишь пара часов.
Салли согрела ему молока с мёдом, и Грег молча пил его, чувствуя себя одновременно лёгким и пустым, как воздушный шарик, свободным и уязвимым.
– Во-первых, сэр, – и он был очень благодарен за это «сэр», – вы идиот.
Грег хрипло рассмеялся, положив голову на скрещенные руки.
– А во-вторых?
– А во-вторых…
Она присела рядом, и Грег не успел дёрнуться, как она обвила его плечи одной рукой и прикоснулась губами чуть выше виска. Он напрягся, судорожно подбирая вежливые слова и раздумывая, как осторожно отодвинуться, а потом неожиданно расслабился, прижался лицом к её плечу и глубоко вдохнул запах кофе, стирального порошка и чего-то, что напоминало ему о грозе.
Она отстранилась ровно за секунду до того, как оба почувствовали себя неловко. Поднялась, отошла к плите и принялась за завтрак. Когда на столе стояли тарелки с яичницей и бутерброды с маслом, она заговорила.
– Я думаю: когда находишь то, что нужно, то за это надо хвататься и отбросить всё остальное. – Она размазала желток по тарелке. – Когда я поняла, кем хочу работать, нет, кем я хочу быть, то тут же поняла и то, что мои родители никогда не смогут этого принять. И, несмотря на то, какое впечатление у вас могло сложиться, я люблю их, они же мои мама и папа, но как бы сильно я их ни любила – себя я люблю сильнее. Я не могла отказаться от своего счастья для того, чтобы счастливы были они.
– Если ты говоришь, что я должен, должен «отбросить» Элизабет…
– Нет, боже, конечно нет. Я лишь привожу пример. Мне никогда даже в голову не придёт предложить вам сделать что-то в ущерб Элизабет, но… – Она вздохнула. – Если посмотреть с другой стороны, вы никогда не думали, что ваше несчастье тоже не принесёт ей пользы? Разве она хочет, чтобы вам было больно?
– Она не…
– Что? Не видит? Не понимает? Не чувствует? Она любит вас, она хочет, чтобы вы были счастливы. Это не игра в одни ворота.
– Я несу за неё ответственность. Я должен…
– Да забудьте вы это слово хотя бы на секунду! Хотя бы раз выкинь это чёртово слово, и подумай о том, чего хочешь. Сам, для себя, что нужно тебе. Ты удивишься, но небо над твоей головой от этого не треснет. – Она швырнула вилку.
– Не преувеличивай, я думаю о себе не больше и не меньше, чем любой другой человек. Посмотрим, что ты будешь говорить, когда дети появятся у тебя.
– Ладно. – Она вскинула руки, откинулась на спинку стула и поставила его на две ножки, пару раз качнулась. – Дело ведь не только в ней.
Грег тщательно собрал соус и вытер рот, сцепил пальцы под подбородком, потёр щетину, провёл раскрытой ладонью по столу.
– Может быть.
Салли чуть улыбнулась и облегчённо вздохнула, прикрыв рот рукой.
– И в этом, сэр, поверьте, я понимаю вас как никто другой. Я точно знаю, насколько вам страшно и насколько вы растеряны при мысли провести с кем-то всю жизнь, до самого конца, и не потому, что вместе будет держать штамп в паспорте или ребёнок или общий дом, а потому, что по-другому и быть не может.
Грег испытал прилив горячей благодарности за то, что Салли стала его голосом, за то, что она могла свободно говорить то, о чём он не хотел думать, так легко формулировала его неясные чувства. Он хотел взять её за руку, чтобы выразить эту благодарность, но, как обычно, не сделал этого, потому что не знал, насколько это уместно, нужно ли ей и не будет ли слишком бестактным. С другой стороны, она же обнимала его?..
– Сэр? – Когда он посмотрел ей в глаза, она продолжила: – Я понимаю вас. И, к счастью, мне не пришлось пережить что-то ужасное, чтобы понять. Как бы страшно ни было, как бы странно или тревожно, как бы ни пугало будущее, в котором ты навсегда связан с кем-то, – без него ещё хуже.
Слова чуть щёлкнули, словно ключ, открывающий ящик Пандоры, и Грег застыл, потому что теперь истина на свободе и скрыться от неё некуда.
Без него ещё хуже. Даже хуже, чем хуже. Без него – никак. Только сосущий, стылый туман и кладбище чувств, выцветший мир, в котором непонятно зачем нужно просыпаться по утрам, куда-то идти, что-то говорить. Вот только выбора у него нет.
Теперь эта правда – его палач.
– Мне пора.
– Сэр! – Она вскочила за ним и поспешила за прихожую. – Грег, подожди.
– Мне надо идти.
– Подожди, не надо, тебе не надо никуда идти. Я буду молчать, останься.
Он прижался лбом к двери.
– Я… не знаю, как мне поступить. Я так устал… Устал барахтаться во всём этом, устал принимать решения, взвешивать всё на весах, выбирать из меньшего зла. Чья боль сильнее? Кому из них будет хуже? Когда Эль просыпается посреди ночи и идёт ко мне, просто чтобы проверить, я не могу потом заснуть. И когда я думаю о том, как он… О том, что он… – Грег помолчал. – Ты права: я могу существовать без него, но у меня нет желания жить без него. Вот только это не важно.
– Грег… – тихо и беспомощно сказала она, и замолчала.
– Мне пора.
Он торопливо вышел, хлопнув дверью.
***
Посещение Лондонского ока – худшая из возможных идей для воскресного утра, по мнению Грега, но он смирился с ней. Потому что солнечные лучи путались в распущенных волосах Эль, медовые глаза были чуть прищурены, но всё равно сверкали, и кожа уже чуть тронута загаром, так что казалось, будто она вся состоит из света. Он притянул её ближе, чтобы согреться; в последнее время он часто мёрз. Она терпела несколько минут, а потом вырывалась и снова прилипала к стеклу кабинки. Скакала от края к краю, тыкала пальцем, когда видела знакомые места, оборачивалась, хихикала.
Солнечный зайчик, пойманный в стеклянную клетку.
Когда телефон зажужжал, Грег сначала решил не отвечать, но затем чувство долга перевесило.
– Слушаю.
– Инспектор Лестрейд, сорок минут назад нашли тело…
– Инспектор Диммок, у вас есть календарь?
– Что?
– У меня сегодня выходной. – Он закрыл глаза, спасаясь от слепящего солнца, – Выходной – это такой день, когда люди не работают, а проводят время со своей семьёй. У вас есть семья?
– Простите, инспектор, – спустя долгую паузу ответил Диммок и Грегу послышалась в его голосе улыбка.
– Ничего. Всего доброго.
– Всего доброго.
Кабинка, покачиваясь поднялась на самый верх. Элизабет замерла, завороженная бескрайним голубым небом. Это очарование сделало её тихой, словно она боялась расплескать его, и Грег подумал, что колесо обозрения было хорошей идеей. Даже если он всё время вглядывался в администратора, пытаясь распознать в нём знакомые порывистые движения, а в кабинке словно кого-то не хватало, и от этого он кутался в пиджак и тёр друг о друга ледяные ладони.
Эль села рядом, обняла его руку, потом приподнялась, дотянувшись до его щеки, и быстро поцеловала.
– Спасибо, – прошептала она и впервые за последние месяцы подарила ему свою обычную, лучистую улыбку.
Едва он ступил на землю, как зазвонил телефон. Он вытащил его с твёрдой уверенностью, что если это опять из участка, то его уволят за нарушение трудовой дисциплины и халатное отношение к выполнению обязанностей. Но имя, высветившееся на дисплее, сначала даже сбило с толку – настолько Грег забыл об этой стороне своей жизни.
– Доброе утро, Джон.
– Здравствуйте. Я не мешаю?
– Нет, я ничем не занят.
Элизабет помахала ему от киоска с мороженым.
– Я хотел спросить: может, встретимся на вокзале?
– М-м… Я не совсем…
– Я понимаю, просто мне бы не хотелось ехать в одиночестве. К тому же, так будет удобнее: им не придётся ездить дважды, заберут сразу обоих.
– Джон…
– О, или вы поедете позже?
– Что происходит?
На том конце провода воцарилось очень недоумённое молчание.
– Вы не поедете? – напряженно спросил Джон.
– Куда?
Недоумение быстро перерастало в шок.
– Я думал… Майкрофт… даже Шерлок…. И я думал…
– Джон, что случилось? – спросил Грег, проглотив слюну, которая вдруг стала горькой.
В это раз молчание длилось так долго, что он забеспокоился, не оборвалась ли связь.
– У миссис Холмс, Вэнди, был микроинсульт, позавчера утром. Шерлок уехал в тот же день, Майкрофт – вчера, а у меня было дежурство. Я звонил в участок, узнал, что вы ещё здесь, и подумал, что мы могли бы поехать вместе. Вы… не знали?
– Мы… Нет, не знал. Как её состояние?
– Стабильное. Завтра выписывают.
На этот раз Грег тянул паузу, пока Джон извиняющимся тоном не сказал:
– Простите, если я… Я просто думал… Шерлок ничего не говорил о том, что вы… Простите.
– Нет, ничего. Передайте Майк…Холмсам, передайте им… ничего. Не стоит. До свидания, Джон.
– До свидания.
***
– Когда ему было пять, он впервые подхватил простуду, а спустя тридцать лет поставил рекорд, благодаря сопле протяженностью в четверть мили! Не переключайтесь, это «Самые великие идеи из самых гадких вещей»! И с вами я, Трей…
Грег щёлкнул пультом, и гостиная погрузилась во мрак. Он задержал дыхание в надежде услышать, как на втором этаже бьётся сердце Элизабет.
Элизабет.
На журнальном столике рассыпались фломастеры и карандаши, несколько листов белой бумаги. Грег взял ближайший карандаш и бездумно начал выводить линии. Рисовал он из рук вон плохо, люди представляли собой кружки и палочки и мало отличались друг от друга.
– Пап? – Элизабет возникла на пороге, словно из ниоткуда. На щеке алел след от подушки. – Ты что делаешь? Рисуешь? А что ты рисуешь?
Она забралась на диван и придвинулась вплотную. Обняв её рукой, в которой был зажат карандаш, Грег ткнул в центр получившейся картины.
– Узнаёшь?
Эль нахмурилась, наморщилась, пожевала губу и, наконец, неуверенно выдала:
– Я? Только шляпа какая-то странная. А, это волосы.
– Ты. В самом центре, потому что ты самое ценное.
Она помолчала, водя пальцем по своей карандашной копии, потом прижала его к фигуре чуть справа, у которой, казалось, было три ноги.
– Майкрофт?
– Да.
– Он близко ко мне.
– Да.
– Но не в центре.
– Нет.
Молчание длилось дольше, словно Эль высчитывала что-то.
– А остальные кто?
– Слева – Салли, а рядом – Андерсон, её муж.
– М-м-м, это который придурок?
– Не хорошо так говорить, – машинально сказал Грег. – Только Салли можно.
– Потому что она его жена?
– Потому что она Салли. Давай дальше. Это Диммок, Хьюз, мистер Эклстон. Мои коллеги. Миссис Дуглас, мама Джули. – Последняя фигура в ряду едва поместилась на листок. – А это Эмили. – Он указал на фигуру, состоящую из двух шаров и крохотных палочек, снизу и сбоку, которые торчали из того шара, что пониже. – Джек, Крис, Дрейк, Оливер, Анна, – осторожно перечислил он, опасаясь напоминать, при каких обстоятельствах они встречались последний раз.
– У Криса прикольные уши.
Грег хмыкнул.
К правому краю, потеряв все пропорции, жались ещё два человека.
– Мама и Альберт?
Он кивнул. Лист был полностью исписан, и он перешел к людям, нарисованным сверху, почти прямо над Эль.
– Шерлок, а правее – Джон и миссис Хадсон.
Она подняла листок, приблизила к глазам, отдалила и повертела его. Элизабет повернулась к нему всем корпусом и посмотрела как никогда серьёзно, с лёгкой взрослой грустью.
– А ты где?
– Я?
– Да. Где на этом рисунке ты? – требовательно переспросила она, заглядывая в глаза.
В ушах у него зазвенело, сначала тихо, а потом всё громче, пока не раздался звук, словно в голове взорвался стеклянный шар.
– Что ты сказала?
Элизабет снова пристально посмотрела него и забралась на колени, чего давно уже не делала. Свернулась калачиком, прижавшись к груди. Грег стиснул её в объятиях, желая, чтобы она стала частью него самого, как рука или нога, и он точно знал бы, что она чувствует и где болит.
Они сидели так, пока совсем не стемнело и один за другим на улице начали загораться уличные фонари.
– Я люблю тебя, пап. Больше всех на свете, даже больше, чем маму.
– Я знаю, мышонок. Я тебя тоже.
– Но маму я тоже люблю. И Джу, и Патрика, и… – Она замолчала и прижалась теснее. – Я знаю, что мистер Холмс ушел из-за меня. И я знаю, что тебе плохо, а я не хочу, чтобы тебе было плохо, потому что я тебя люблю. Больше всех. И я могу погостить у мамы, а мистер Холмс может приехать и… Я же всё понимаю, я уже не маленькая.
– Ты ни в чём не виновата.
– Ты говоришь так, чтобы я не плакала, – сказала она и тут же подозрительно шмыгнула.
А что если?
Эти слова вспыхнули у него в голове, словно лампочка, и разгорались всё ярче.
Что если выбрать не человека, который стал самым нужным, и не дочь; не выбирать между своим сердцем и своей душой, и разрываться между ними, а выбрать просто себя. И этим выбрать весь мир, всю картину, а не её кусочек.
– Ты помнишь миссис Холмс, Венди? Мне недавно звонил Джон и сказал, что миссис Холмс заболела, очень тяжело, и её сыновья сейчас с ней. Если бы я заболел, ты бы хотела, чтобы рядом был кто-нибудь ещё? Эмили или Джули?
Элизабет тяжело вздохнула.
– Пап. Я же не маленькая, помнишь?
– Хм.
– Ты хочешь поехать?
– Да. Я очень хочу поехать, потому что… Я когда-то говорил тебе, что есть люди, о которых некому заботиться.
Она отстранилась и попыталась слезть с колен, но он не дал.
– Эль…
– Только не оставляй меня соседям, ладно? – сдавлено сказала она. – Лучше я поживу у Джу или у Эмили, можно?
Грег покачал головой, она поникла и попыталась оттолкнуть его руки.
– Ты не поняла. Если мы поедем, то поедем вместе.
– Вместе?
– Я не оставлю тебя.
– Никогда?
– Конечно.
– А если тебе позвонят рано утром в субботу и скажут, что надо на работу?
– Я пошлю их к чёрту. Тебе так говорить нельзя, – поспешно добавил он.
– А если они позвонят ночью, например, во вторник? Куда ты меня денешь?
Грег на секунду заколебался.
– Ну что ж, в таком случае, я думаю, что тебе придётся ночевать без меня. Но я буду к утру, чтобы отвезти тебя в школу.
– Врёшь.
– Разве что про школу.
Она недоверчиво посмотрела на него.
– Я бы поклялся самым важным для меня, но было бы странно давать тебе клятву тобой же.
– Хорошо. Значит, мы вместе едем к миссис Холмс. Пойду собираться.
Её голос звучал недоверчиво, а в движениях, в том, как она стискивала его руку и как хотела казаться отстранённой и самостоятельной, было столько настороженности и страха. Но в то же время он чувствовал слабые тёплые нотки доверия, которое ему ещё только предстояло укрепить. И это согревало, заставляя отступать холод, который владел им последний месяц.
Когда Элизабет задремала в машине, которая сквозь ночь везла их на вокзал, он позволил себе переключиться с мыслей о ней на другие, куда менее лёгкие. Потому что было совершенно очевидно, что пики не закончились и, возможно, одну особенно упрямую гору ему не удастся покорить.
Пока расплачивался с таксистом, покупал билеты, ждал поезда и устраивал уже крепко заснувшую Эль в купе, он постоянно прокручивал в голове их возможный разговор, вертел его так и этак, прикидывая реакцию Майкрофты и пытаясь заранее придумать ответы. Теперь он понимал, что имел в виду Роберт в начале своего письма: так много нужно было сказать, но так мало было того, что стоило сказать. На самом деле, это было всего три слова, просто Грег боялся, что Майкрофт им не поверит, и тогда надо будет сказать много, объяснить, описать, убедить, доказать, а это было не то, что выходило у него хорошо.
Элизабет завозилась, приоткрыла глаза, положила голову ему на колени и снова заснула.
Грег вытащил телефон. Он помнил, что номер недоступен, а точнее вообще стёрт из сети, но всё равно набрал его. Это был один из тех глупых поступков, ведь ему казалось, что сейчас их связывает только набор цифр в электронной памяти.
В трубке послышались гудки, потом щелчок, пауза и длинный выдох.
И в этом выдохе для Грега было всё: как человек на том конце устал и хочет спать, но дела держат его, как болит голова и затекли плечи, как он хотел бы, чтобы кто-нибудь другой взял обязательства на себя или хотя бы не мешался под ногами. Этот выдох говорил о том, как сильно по нему скучали, как часто думали, как хотели бы извиниться и всё исправить, и насколько уже подошли к той грани, чтобы перепутать барокко с Марокко, а гиперинфляцию с девальвацией.
Ведь что бы ни случилось, даже если мир рухнет, а небо упадёт на землю, между ними всегда будет гораздо больше, чем телефонный номер.
– Надеюсь, у вас есть лишняя комната.
– У нас есть диван.
– Или скажи, что он раскладывается или я сейчас же спрыгну с поезда. Элизабет тебе этого не простит.
– Думаю, что-нибудь придумаем, – сказал Майкрофт так, словно говорил вовсе не о диване. – Ты надолго?
– В понедельник, который скоро наступит, надо будет позвонить в школу, и можно будет остаться до конца недели, наверное. Но вообще, я хотел сказать… Дело в том… – Грег прижался к холодной раме окна и прикрыл глаза, – Я не могу, я не хочу без тебя… быть. – Он замолчал, пытаясь соединить слова в правильном порядке или хотя бы найти эти слова, но в конечном итоге всё, что он мог сказать, было: – Майкрофт.
Тишина на том конце была вязкой, глубокой, он словно тонул в ней, а затем она неуловимо изменилась. Вдруг наполнилась звуками: дыханием и шорохом, отдалёнными голосами, скрипом, стуком, шуршанием.
– Когда прибывает поезд? – спросил Майкрофт так, словно самое главное он уже узнал, а детали его не волнуют. На заднем плане переругивались два голоса с очень знакомыми интонациями.
Грег слабо улыбнулся, чувствуя как истончается туман внутри него, а на его место приходит тепло и спокойствие. И слышал их отражение в голосе человека на том конце провода.
Он не обманывал себя, что все проблемы позади или, что решить их будет легко. Но, пожалуй впервые в своей жизни, он был как никогда твёрд в том, что выбрал правильную дорогу. И, что более важно, он впервые чувствовал уверенность в том, что на этой дороге он больше никогда не останется один, а значит, в конечном итоге, сможет, – нет, они смогут, – справиться с чем угодно.
– Так во сколько?
– Около четырёх утра, мистер Холмс.
– Придётся отправить за вами машину, инспектор.
Конец.
Вот и всё. Без малого, со всеми перерывами, я работала над этим фиком два года. С удачами и неудачами, с помарками и бриллиантами, с хорошим и плохим, но он вышел такой, какой вышел. Теперь, когда он окончательно и бесповоротно закончен, мне бы многое хотелось сказать, но я не буду. Единственное, что стоит добавить:
Спасибо, что были с нами в эфире, и надеюсь, что вы провели время с тем же удовольствием, которое получила я.
Название: Картина мира
Автор: Санастезис Нёкл
Бета: Cordy Laer
Перийнг: Лестрейд/Майкрофт
Жанр: romance, detective
Размер: макси, 82 000 слов
Рейтинг: мягкое R
Статус: закончен
Дисклаймер: не извлекаю ничего кроме удовольствия и головной боли.
Саммари: однажды к инспектору Лестрейду заявляется мистер Холмс и сообщает, что будет с ним жить. Что сделает Лестрейд и чем всё это закончится?
Предыдущие главыЧитать: 1-4 главы | 5-7 главы | 8-11 главы | 12-14 главы | 15-17 главы | 18-22 главы | 23-26 главы | 27 глава | 28 глава | 29 глава | 30 глава | 31-32 главы | 33-35 главы
БлагодарностиБлагодарности: Марку Гэтиссу за то, что он такой офигенный. ну и за Sherlock'а тоже спасибо, но в основном за то, что он офигенный; Гревзу за то, что он такой красава; -сирин- (aka luminoso), за то, что она умеет мотивирующе существовать; нет таких слов, чтобы передать благодарность Джорджи Д., за терпение и крепкую биту, и Корди за то, что она была рядом не смотря ни на что.
Предупреждения/примечанияПредупреждения/примечания:
1) так как автор не смотрел второй сезон, соответственно, AU.
2) у автора очень плохо с придумыванием имён. он берёт первое, что пришло в голову, но почему-то оказывается, что это имя уже кому-то принадлежит. так что если вам кажется, то вы уже где-то слышали такую фамилию - скорее всего так и есть. все остальные совпадения на совести ноосферы.
3) у братьев Холмс разница в двенадцать, а не семь лет. сделаем вид, что это BBC-AU.
4) шпионский слэнг позаимствован у Ле Карре, спасибопутинузаэто.
5) название второй части отсылка к этой песне:
6) Simply Human - Просто человек. Название 4 части... Ну да, английское название это моветон, но меня очень вдохновляла песня Morgan Taylor Reid – Simply Human, а фантазия на названия у меня столь же хороша как и фантазия на имена. Послушать можно тут
Скачать весь текст: doc
Последняя главаГлава тридцать шестая
Плач; протяжный вой животного, попавшего в капкан. Непрерывный, словно плачущему не нужен воздух. Этот вой – звал, отчаянно, как ребёнок, который заблудился и устал искать выход и только и может, что надрывно, на одной ноте скулить.
Детский плач.
Грег закрутился вокруг себя, но куда бы он ни повернулся, вокруг был только белёсый туман, настолько густой, что лип к телу, сковывал, как мокрая одежда. Тогда он побежал туда, откуда, казалось, доносился плач. Вокруг ничего не менялось, хотя он задыхался от бега и чувствовал, как наливаются усталостью мышцы.
Вой становился тише, и в момент, когда он прервался совсем, туман исчез. Прямо перед Грегом, из ниоткуда, вырос дом. Краска облупилась, растрескалась, обнажая дерево цвета обветренной, сухой человеческой плоти, с которой содрали кожу. Все ставни были широко распахнуты и зияли чёрными провалами, как пустые глазницы. Ставни чуть покачивались, хотя не было даже малого намёка на ветер.
Грег поёжился и круто обернулся, когда кто-то произнёс:
– Вы что-то потеряли, сэр?
– Кто-то плакал, – неуверенно сказал он, разглядывая мужчину. Около сорока, в старинном костюме, в одной руке он держал цилиндр, пряча под него вторую ладонь.
– Вы что-то потеряли, сэр? – с нажимом повторил незнакомец, приблизившись на шаг.
Грег невольно отступил, упираясь лопатками в дверь за спиной.
– Я ничего не терял. Я услышал плач и хотел помочь.
– Так ты потерялся? – Мужчина ласково улыбнулся, почему-то став выше почти на метр.
Холодея от ужаса, Грег шарил рукой в поисках дверной ручки.
– Не бойся, я помогу тебе.
Незнакомец отвёл ладонь с цилиндром, и из-под него показался револьвер старой модели, одной из тех, которым пользовались полицейские лет двадцать назад. Он поднял пистолет и прижал к своему виску. Одновременно с выстрелом дверь распахнулась, и Грег упал спиной в темноту.
***
Элизабет сидела за столом, подперев щёку ладонью, и кренилась всё больше. Школьный год закончился. Для всех, кто прилежно учился и сдал итоговые тесты хотя бы на тройки. К огромному неудовольствию Грега, его дочь умудрилась завалить всё, кроме литературы и истории, и теперь была вынуждена ходить в летнюю школу. Впрочем, неудовольствие это, как и всё, что испытывал он в последнее время, было размытым и смешанным с виной.
Вина и стыд были везде. Они горчили в еде и воздухе, звенели в каждом слове и кололи в каждом взгляде. Даже если Грег вполне осознавал, что всё это порождение его сознания, ему всё равно казалось, что окружающие должны тыкать в него пальцем и поспешно уходить, как от прокажённого.
Он отчётливо понимал причины и боролся с хандрой, в конце концов, что ещё оставалось?
Вторая спальня опустела на следующий день после того, как её покинул жилец. Он впустил рабочих в дом, не сказав ни слова, хотя в голове роилась сотня вопросов. Спустя несколько часов дом выглядел так, будто он всегда жил здесь один.
Через какое-то время пики его жизни сгладились, превратились в рутинное плато. Утром – отвезти Элизабет в школу, вечером – забрать. Дни он просиживал в архиве, все его дела, кроме текущего, передали другим, к новым не допускали, а о Дональде не хотелось даже вспоминать. Куда-то делось желание, которое гнало на работу все эти годы.
Даже сны были наполнены серым туманом и больше ничем.
Дни были похожи один на другой, и Грег очень удивился, когда обнаружил, что прошел уже месяц и наступило лето, которое оказалось неожиданно жарким. Лондон изнывал от пыльного солнца и мечтал о привычном дожде.
Проснувшись в одну из ночей от духоты, Грег лежал, несколько минут бездумно разглядывая потолок, потом вдруг соскочил и схватил телефон со стола. За те секунды, что нужны современному телефону для дозвона, он успел придумать с десяток судорожных фраз и с дюжину нелепых причин, но после короткой тишины на том конце сообщили, что номер не зарегистрирован в сети.
Никогда и не существовал.
Постепенно серая, вязкая и холодная мгла просачивалась из снов и словно бы заполняла собой не только мысли и сердце, вытесняя всё, но и само тело. Она гнула к земле, тянула осесть на пол, закрыть глаза и перестать существовать, раствориться в ней.
Элизабет соскользнула с ладони, ударилась лбом о стол да так и застыла. Грег протяжно зевнул, переворачивая бекон. Телефон взорвался трелью. Эль нащупала его, не поднимая головы, пробормотала «алло?» и протянула трубку.
– Сэр, – сказала Донаван и замолчала.
– Салли, – спустя несколько минут напомнил Грег.
– Харви Дональд. Он умер, сэр. Сегодня утром в тюремной больнице. Дело закрыто.
Она будто ждала чего-то, и он сказал:
– Я понял.
– Мы сделали всё, что смогли.
Грег не знал, что она хочет услышать или что ему полагается сказать. Салли говорила так тихо и напряженно, и он облегчённо вздохнул, когда она наконец взорвалась и затараторила в трубку, что они обязательно доказали бы его вину, нашли бы обязательно улики, свидетелей, что «этот лупоглазый урод получил бы своё сполна». Вот – привычная сержант Донаван.
– Считай, что он получил.
Она резко замолчала и неуверенно, почти жалобно произнесла:
– Сэр?
– Он умер, Салли. Дело закрыто. Считай, что это высшая мера. Мне пора.
Туман слабо колыхнулся, закрутился водоворотом и опал.
– Хочешь блинчиков? Только сироп закончился.
– Без сиропа не вкусно, – пробормотала Эль своим коленкам.
– Не вкусно, – согласился Грег. – Совершенно не вкусно.
***
– Миссис Смиттерс? Ваша дочь, случайно, не вспомнила, как выглядела та «Зубная Фея», которая ночью искала трёхпенсовики в вашем семейном сейфе?
– Преподобный Скетчерд, успокойтесь. Вряд ли воры смогут успешно продать череп святого Иеронима в возрасте девяти лет... Ну как бы вам объяснить, почему...
– Мистер Уиллмит, очень вас прошу, когда вы в следующий раз пожелаете сделать чистосердечное признание, предварительно убедитесь, что кот действительно умер.
– Клетчатое пальто и черный шарф, ушла из дома без пятнадцати восемь... Мистер Джойс, мы свяжемся с вами при первой возможности.
Проводив последнего посетителя, Грег потянулся, откинувшись на спинку стула, крепко потёр шею и лицо, а когда выпрямился, то встретился взглядом с Салли. Она стояла привалившись к закрытой двери, сложив руки на груди, нахмурившись и пристально разглядывая его, но несмотря на всё это, выглядела скорее потерянной, чем сердитой.
– Слушаю тебя.
– Его бы оправдали.
– Кого?
– Дональда. Его бы, скорее всего, оправдали, мы и правда были в полной жопе.
Грег пожал плечами.
– Значит, хорошо, что он умер раньше.
– Неужели… – Она уставилась на свои туфли. – Неужели вам всё равно?
Когда она подняла голову, Грег испугался, что она заплачет. Он обошел стол и чуть присел на него, тоже сложив руки на груди. Прошла минута, вторая, третья, за стенами кабинета привычно жужжал участок, Салли хмурилась всё сильнее.
– Прости, – наконец произнёс он.
– За что?
– За то… За то, что мне, кажется, действительно всё равно.
Она отвернулась, сжав зубы так, что кожа на шее натянулась и проступила синяя бешено стучащая венка. Салли несколько раз туго сглотнула, а потом плечи её расслабились. Она запустила одну ладонь в волосы и взъерошила их, искоса, словно бы смущённо посмотрела на Грега, и неожиданно мягко сказала:
– Ммм, знаете… Я рядом. Сэр.
И быстро вышла.
***
Бесконечный лабиринт коридоров с чернильными дырами дверных проёмов и мёртвая тишина, в которой слышно только шарканье ботинок по вытертому паркету. Грег постоянно оглядывался, всё время ему казалось, что кто-то следовал за ним, шаг в шаг, отставая лишь на несколько секунд. Комнаты, в которые он заглядывал, были пустыми, не было ни мебели, ни других вещей, ничего, что говорило бы о жильцах.
Грег остановился и прижался спиной к стене, в тщетной попытке унять страх. Он не мог вспомнить, как оказался здесь или что ищет, и с каждой минутой чувство, что кто-то стоит за спиной, невыносимо близко, на расстоянии дыхания, становилось всё сильнее. Сердце билось, словно бабочка в коробке, и на секунду остановилось от всеобъемлющего ужаса, когда вместо стены позади вдруг оказалась пустота.
Он качнулся, заваливаясь назад, в последний момент уцепившись за дверной косяк, и чей-то голос над ухом невыразительно спросил:
– Вы что-то потеряли, сэр?
Раньше, чем осознал, что происходит, Грег бросился бежать, и мир словно ускорился вокруг него. Мимо, всё быстрее, стали пролетать распахнутые двери, но теперь комнаты были наполнены жизнью: раздавались голоса, смех, пение, крики, плач, споры, вспыхивал яркий свет, струились мягкие полосы лунных дорожек, мерцал неровный свет камина.
– Вы что-то потеряли, сэр?
Грег запнулся и упал, сильно ударившись коленями. Поднялся, тяжело дыша, чувствуя, как желудок подкатывает к горлу. Комната, в которую он кубарем влетел, была крошечной. В ней с трудом умещались детская кровать и письменный стол, одежда валялась грудой в углу. Немного отдышавшись, он понял, что это не одежда, а маленький ребёнок, сжавшийся в тугой комок.
Ребёнок поднял лицо, с которого на него зло посмотрели блестящие, словно стеклянные от слёз, карие глаза.
– Ты меня бросил.
– Вы что-то потеряли, сэр?
– Выкинул меня.
– Сэр, вам помочь?
– Запер, забыл про меня.
– Ты потерялся, маленький?
–Нет. Я не… я не забыл.
– Грегори?
Он вздрогнул и обернулся, с трудом оторвав взгляд от ребёнка.
– Роберт?..
Роберт в привычной, чуть поношенной форме старшего инспектора и с густой, не тронутой сединой шевелюрой, – такой, каким он навсегда будет в памяти Грега, каким встретил его первый раз. Только одна половина лица залита кровью, которая капает с подбородка и расплывается по кипенно-белому воротнику.
– Ты… мёртв.
– Ох, это крайне обременительно, да? А кто это у нас тут?
Роберт обошел застывшего, словно соляной столб, Грега и опустился перед ребенком.
– Это моя… моя дочь. Я… Мы… Я виноват перед ней. Потому что я…
Грег замолчал и закрыл лицо руками, не способный выдавить больше не слова.
– Уверен?
Он отнял руки и рассеяно моргнул несколько раз от света, который вдруг залил комнату.
Роберт выпрямился, выпуская из рук бесформенную куртку, в которую был закутан ребёнок, и положил ладонь на его плечо, чуть толкнув вперёд, туда, где было светлее.
Комната слегка поплыла перед глазами Грега.
Под левым глазом наливался тёмно-фиолетовым фингал от громилы Джорджа Барка: надо было проворнее уворачиваться от мяча, – и голова острижена почти налысо, как обычно в начале учебного года. Стоптанные ботинки изгвазданы глиной, потому что потащился ловить лягушек вместо продлёнки, ведь Фред-зубрила сказал, что ждёт-не дождётся их препарировать. Карман на шортах сильно оттопырен, там лежат особенные, вылизанные водой камешки-галька, с помощью которых он обязательно уделает Джона в «попрыгунчика». Конечно, если весёлый и общительный, друг-для-всех Джон вообще станет играть с ним в «попрыгунчика».
Двенадцатилетний Грег Лестрейд. Всегда предоставленный сам себе, оставленный на попечение собственного здравого смысла и нескольких сердобольных соседей, который всегда и со всем справлялся в одиночку: от готовки до решения сложных уравнений, от пришивания пуговицы до штурма книги, в которой понятны только предлоги.
Сам-по-себе двенадцатилетний Грег Лестрейд.
Взрослый Грег почувствовал, как пол уходит из-под ног. Фигуры перед глазами всё больше размывались в неясные пятна. Он открывал рот, но не мог выдавить ни слова, горло сжимала невидимая рука. Свет стал нестерпимо ярким и поглотил всё.
– Было приятно увидеться, мой дорогой Грег.
Грег сел в кровати, судорожными, большими порциями глотая воздух, как путник, припавший к роднику в пустыне. Кровь шумела в голове, словно стянутой обручем, стучала в ушах так громко, что заглушала шум с улицы. Он откинул тяжелое липкое от пота одеяло, спустил ноги и прижал ступни к холодному полу, потом медленно поднялся и поплёлся к столу.
Ящик был забит всякой канцелярской мелочью и прочими безделушками, обрывками бумаги, чеками, этикетками. Пришлось выгрести почти всё, прежде чем он добрался до мятого комка в самом дальнем углу.
Он сел на пол, привалившись к ножке кровати, и расправил письмо на колене. В свете уличного фонаря чернила казались выцветшими, будто письмо было забыто на несколько столетий.
«Здравствуй, Грегори.
Здравствуй, мой дорогой Грег.
Слова для тебя даются мне тяжелее всего. Я не знаю, что сказать, и чувствую, что не имею на это права. Хотя я всегда любил тебя почти как сына, но ты им, всё-таки, не был, и поэтому я думаю, что не могу давать тебе советы.
Но я их тебе всё-таки дам. Уж прости, но к старости я совсем разочаровался в логике, поэтому могу позволить противоречить сам себе. (Надеюсь, что мои неуклюжие шутки заставили тебя хотя бы усмехнуться).
Прошло пятнадцать минут, если верить часам, но я всё ещё ничего не придумал.
Господь Всемогущий, я так много и в то же время так мало хочу тебе сказать, Грег.
Не пей слишком много кофе, не налегай на красное мясо, не забывай посещать дантиста, спи не меньше восьми часов и всегда плотно закутывай шарф. Бросай курить, хотя из моих уст это звучит лицемерно.
Скажу тебе по секрету: Эми я посоветовал найти человека, который её полюбит. Надеюсь, что она внемлет моему брюзжанию.
Тебе, Грег… Ох, мой дорогой, мой дорогой Грег! Тебе я скажу вот что: полюби себя. Будь немного эгоистичнее, в конце концов. И в этом эгоизме чаще полагайся на других людей. Не взваливай всё на себя, побереги здоровье и время.
Ты, наверное, досадуешь, что в своём последнем письме я говорю совсем не о том. Это же моё последнее письмо, последний мой шанс что-то сказать тебе, открыть тебе сокровенную истину, но, видишь ли, дело в том, что мне нечего тебе открыть.
Всё самое ценное я уже сказал или показал тебе при жизни: я люблю тебя, Грег, всем сердцем, словно ты моя кровь и плоть. И всем своим старым-старым сердцем я болею за тебя.
Пожалуйста, будь счастлив».
– Будто это так просто, Роб, будто это так, чёрт тебя подери, просто, – прошептал Грег, комкая письмо.
***
– …а потом она вылила всё на Джека, пап! – Элизабет хлопнула дверцей машины. – Просто взяла и перевернула над его головой стакан!
Элизабет не замолкала от самой школы, взахлёб рассказывая, пересказывая, дополняй и смакуя детали истории о том, как Джули встряла в перепалку с Джеком, которая окончилась побоищем в классе рисования.
– Я думаю, ну, мне надо её простить, да? В смысле, она же поняла, что была не права, и она не испугалась устроить бардак в классе и обзывать Джека. Это значит, что она на моей стороне, да? Пап?..
К дому плавно подкатила тонированная Ауди и остановилась прямо за его машиной.
– Эль, иди-ка в дом.
Элизабет застыла на мгновение, посмотрев испуганно, почти затравлено. Она смотрела на него так каждое утро с порога школы, словно боялась, что видит в последний раз. Она вцеплялась в его ладонь, когда телефон вдруг звонил в неурочный час или раздавался стук в дверь, хотя они никого не ждали. И всё, что Грег мог делать – это приезжать вовремя, минута в минуту после последнего звонка, и сжимать её ладонь в ответ, и надеяться, что этого достаточно.
– Давай, мышонок, я сейчас приду.
Грег отпер дверь и поставил рюкзак дочери на порог. Когда дверца со стороны пассажирского сидения распахнулась, его на мгновение продрало морозом, но из машины грациозно показалась женская ножка в туфле на низком каблуке, а затем все остальные части миссис Саманты Брекенбери.
– Инспектор Лестрейд.
Он кивнул и продолжил выжидательно смотреть. Она откашлялась тем кашлем, который благородные особы обычно используют для того, чтобы указать на ошибки особам не столь благородным. Когда это не произвело никакого эффекта, она произнесла:
– Может быть, пройдём в дом?
– Нет, спасибо, – ровно и спокойно ответил Грег, без капли сарказма или злости. Всё, чего он хотел, – чтобы она быстрее убралась отсюда.
– Ну что ж.
Она посмотрела по сторонам, пальцы на крошечном клатче сжались, как у птицы, которая удобнее перехватывает добычу. То, что она сделала потом, заставило Грега на мгновение застыть с открытым ртом, как последнего идиота, и даже почувствовать удивление, что было приятным разнообразием в том омертвении, в котором он пребывал последнее время.
Она села.
Она присела на ступени крыльца, расправив юбку и изящно скрестив ноги в щиколотках, сложила кисти рук в тонких белых перчатках, – на дворе плюс пятнадцать, а она в перчатках, – и требовательно посмотрела на Грега снизу вверх так, что он тут же почувствовал себя уродливым лилипутом.
«Моё несчастное крыльцо видела слишком много странного за этот год», подумал он, и эта мысль отдалась секундной слабой болью.
– Я любила его. Я много думала обо всём, о всей своей жизни, и сейчас я знаю, что это была любовь с первого взгляда. Когда я увидела его в первый раз, он был в брюках на три размера больше, подвёрнутых в поясе, и рубашке, которая была ему мала, но я полюбила его с того мгновения и навсегда.
– Зачем вы мне всё это говорите?
– Не знаю. Потому что мне больше некому это сказать. Потому что я хочу, чтобы вы знали, – он не был чудовищем.
– Послушайте…
– Нет, подождите, прошу вас, умоляю, вы послушайте меня.
Даже молила она так, что Грег хотелось согнуться в поклоне и сказать: «Как прикажет госпожа».
– Я любила его, но никогда не могла позволить себе даже подумать об этом. Вам сложно это представить, – она произнесла это так просто и искренне, что, несмотря на смысл, фраза не прозвучала высокомерно. – Но в том мире, в котором я живу, есть правила. Неписаные и нерушимые правила, и мне никогда даже в голову не приходило, что я могу их преступить.
– Вы лжесвидетельствовали, даже если и не прямыми фактами. Это преступление.
Она грустно, коротко рассмеялась, и звук этот был больше похоже на сдавленный плач.
– Да, но я сделала это слишком поздно.
Её плечи поникли и, хотя спина оставалась идеально прямой, она словно оплавилась, сломалась изнутри и согнулась, как пугало, из которого вытащили деревянную палку.
– Что если бы я была чуть смелее и позволила себе и ему… – прошептала она, немигающее уставившись на ботинки Грега. – Что если бы я не цеплялась так отчаянно за свои иллюзии и не страшилась разочаровать отца? – Она зажала рот рукой, будто боялась, что её стошнит. – Что если бы я была рядом там, в Глазго, когда Меллиса… Что если все эти девочки погибли из-за меня, моей слабости? Что если бы я выбрала своё счастье, а не правила приличия? – Она подняла взгляд. – Это будет со мной до конца жизни.
– Желаете, чтобы я наложил на вас епитимью? Дал индульгенцию? Чтобы я что?
Она покачала головой и протянула ему руку, легко и естественно. Он помог ей подняться.
– Он не был монстром. В том, что он совершил, не только его вина.
– Мне нет до этого никакого дела.
– Это не так.
Грег открыл рот, чтобы возразить, но не стал.
– Сожаление о несбывшемся, о том, что могло бы быть, – вот что убьёт меня, в конце концов, – сказала она так, будто это был уже озвученный диагноз и врач точно рассчитал, сколько ей осталось. – Будущее, которое могло бы быть и которое я могла бы изменить, будет моим палачом. И когда придёт мой конец, то, – она в непонятной иронии изогнула губы, – об этом обязательно напишут в газетах. Очень многие будут думать о моей смерти и в своём эгоизме, в своей мелочности, я хочу, чтобы хоть кто-нибудь во всём мире знал, что именно произошло. Просто знал, почему всё так закончилось. И я думаю, что вы именно такой человек, которому важно знать «почему».
Она села в машину, и через минуту машина тронулась. Грег смотрел на солнце, клонившееся к горизонту, пока перед глазами не поплыли пятна, а потом подумал, что она так и не извинилась, ни разу не произнесла эту волшебную формулу вежливости: «простите меня». И почему-то это примиряло его со всем, что только что произошло.
***
Мама Джули смотрела насторожено, словно Грег не складывал рюкзак дочери в багажник, а держал в заложниках дюжину монашек.
– Э-э-э… Спасибо, – неуверенно проблеял он под этим взглядом. Он старался не думать о том облегчении, которое он испытал, когда Эль попросилась на ночевку к Джули. Девочки стрекотали на заднем сидении так, словно никогда и не было между ними смертельной обиды и месяцев молчания, а женщина продолжала сверлить его взглядом.
– Знаете, мистер Лестрейд… Вы ужасно выглядите, просто отвратительно.
– М-м.
– Вы хотя бы понимаете, какой эффект это может оказать на Элизабет?
– Эм?
– Какая это травма – видеть отца в таком состоянии!
– Кхм.
– Поэтому ваш родительский долг – как следует отдохнуть в эти выходные, – строго закончила она и вдруг похлопала его по плечу. – Я привезу её в воскресенье утром, вы, вроде, собирались пойти погулять.
– Хм, м-м, угм.
Она улыбнулась и захлопнула багажник.
Элизабет выбралась из машины и с разбегу влетела в его объятья, зарывшись лицом в рубашку. Сжала его со всей силы и несколько раз вдохнула, потом вырвалась так же стремительно и залезла обратно к Джулии.
Едва машина скрылась за поворотом, как Грег уселся в свою и вырулил в противоположную сторону.
Надо было позвонить, но пока он не оказался перед знакомой дверью, он об этом не думал. Когда после третьего стука никто не открыл, он было уже развернулся, чтобы уйти, но тут дверь наконец распахнулась.
Салли по-совиному моргнула несколько раз, потом почесала спутанный колтун волос и ушла в глубь квартиры. Грег посчитал это за приглашение войти и аккуратно закрыл за собой дверь. Стойка с обувью пустовала, если не считать разбитых женских кроссовок. Он посмотрел на себя в зеркало и только спустя несколько мгновений сообразил, что именно кажется ему странным.
Он видел своё отражение в зеркале. Ни одного привычного стикера.
– Салли, боже, неужели… Только не говори, что вы расстались!
Она нахмурилась и сосредоточенно уставилась в кружку с кофе, сделал шумный глоток и хрипло, веско сказала:
– Нет.
И замолчала до тех пор, пока кружка в руках не опустела. Потом сделала ещё порцию, и в её лицо наконец вернулась осмысленность, присущая вменяемым людям.
– Мы немного поцапались, ну, в тот раз.
– В который из?
– Когда он… когда он выкрал меня из участка. – Она улыбнулась своим мыслям. – И в какой-то момент ора выдал, что ему надоело со мной так общаться, и содрал все наклейки.
– А обувь?
– Помыла.
– А сам Андерсон?
– Уехал к какой-то своей дальней тётушке, чтобы уговорить её приехать на нашу свадьбу.
Грег тоже налил себе кофе, чтобы чем-то занять руки и немного оттянуть тот момент, когда ему придётся начать говорить. Потому что он по-прежнему не знал, что сказать, просто в какой-то момент понял, что больше не вынесет тишины в собственной голове.
Салли пододвинула к нему сахар и достала молочник. И пока он наблюдал за её руками, то вдруг осознал, что говорит. Сначала словно тонкий ручеёк, но через несколько минут слова уже выплёскивались из него широким водопадом, извергались, будто плотину, которая сдерживала их бог знает сколько, смело начисто.
Он говорил, и говорил, и говорил, и говорил. Путано и перескакивая с одно на другое, возвращаясь и дополняя, не упуская ни одной мелочи: то, как Майкрофт говорил, куда смотрел, чем он пах и как улыбался, как блестели слёзы на щеках Элизабет, как громко стучало сердце, как страшился он будущего, – всё, до последней крошки. Он выплёскивал последние полгода, пять лет, всю свою жизнь, не утаивая ничего, даже самого грязного и тёмного, словно на исповеди перед Господом Богом. Когда он закончил, то язык и горло болели так, будто он говорил несколько недель, но прошла лишь пара часов.
Салли согрела ему молока с мёдом, и Грег молча пил его, чувствуя себя одновременно лёгким и пустым, как воздушный шарик, свободным и уязвимым.
– Во-первых, сэр, – и он был очень благодарен за это «сэр», – вы идиот.
Грег хрипло рассмеялся, положив голову на скрещенные руки.
– А во-вторых?
– А во-вторых…
Она присела рядом, и Грег не успел дёрнуться, как она обвила его плечи одной рукой и прикоснулась губами чуть выше виска. Он напрягся, судорожно подбирая вежливые слова и раздумывая, как осторожно отодвинуться, а потом неожиданно расслабился, прижался лицом к её плечу и глубоко вдохнул запах кофе, стирального порошка и чего-то, что напоминало ему о грозе.
Она отстранилась ровно за секунду до того, как оба почувствовали себя неловко. Поднялась, отошла к плите и принялась за завтрак. Когда на столе стояли тарелки с яичницей и бутерброды с маслом, она заговорила.
– Я думаю: когда находишь то, что нужно, то за это надо хвататься и отбросить всё остальное. – Она размазала желток по тарелке. – Когда я поняла, кем хочу работать, нет, кем я хочу быть, то тут же поняла и то, что мои родители никогда не смогут этого принять. И, несмотря на то, какое впечатление у вас могло сложиться, я люблю их, они же мои мама и папа, но как бы сильно я их ни любила – себя я люблю сильнее. Я не могла отказаться от своего счастья для того, чтобы счастливы были они.
– Если ты говоришь, что я должен, должен «отбросить» Элизабет…
– Нет, боже, конечно нет. Я лишь привожу пример. Мне никогда даже в голову не придёт предложить вам сделать что-то в ущерб Элизабет, но… – Она вздохнула. – Если посмотреть с другой стороны, вы никогда не думали, что ваше несчастье тоже не принесёт ей пользы? Разве она хочет, чтобы вам было больно?
– Она не…
– Что? Не видит? Не понимает? Не чувствует? Она любит вас, она хочет, чтобы вы были счастливы. Это не игра в одни ворота.
– Я несу за неё ответственность. Я должен…
– Да забудьте вы это слово хотя бы на секунду! Хотя бы раз выкинь это чёртово слово, и подумай о том, чего хочешь. Сам, для себя, что нужно тебе. Ты удивишься, но небо над твоей головой от этого не треснет. – Она швырнула вилку.
– Не преувеличивай, я думаю о себе не больше и не меньше, чем любой другой человек. Посмотрим, что ты будешь говорить, когда дети появятся у тебя.
– Ладно. – Она вскинула руки, откинулась на спинку стула и поставила его на две ножки, пару раз качнулась. – Дело ведь не только в ней.
Грег тщательно собрал соус и вытер рот, сцепил пальцы под подбородком, потёр щетину, провёл раскрытой ладонью по столу.
– Может быть.
Салли чуть улыбнулась и облегчённо вздохнула, прикрыв рот рукой.
– И в этом, сэр, поверьте, я понимаю вас как никто другой. Я точно знаю, насколько вам страшно и насколько вы растеряны при мысли провести с кем-то всю жизнь, до самого конца, и не потому, что вместе будет держать штамп в паспорте или ребёнок или общий дом, а потому, что по-другому и быть не может.
Грег испытал прилив горячей благодарности за то, что Салли стала его голосом, за то, что она могла свободно говорить то, о чём он не хотел думать, так легко формулировала его неясные чувства. Он хотел взять её за руку, чтобы выразить эту благодарность, но, как обычно, не сделал этого, потому что не знал, насколько это уместно, нужно ли ей и не будет ли слишком бестактным. С другой стороны, она же обнимала его?..
– Сэр? – Когда он посмотрел ей в глаза, она продолжила: – Я понимаю вас. И, к счастью, мне не пришлось пережить что-то ужасное, чтобы понять. Как бы страшно ни было, как бы странно или тревожно, как бы ни пугало будущее, в котором ты навсегда связан с кем-то, – без него ещё хуже.
Слова чуть щёлкнули, словно ключ, открывающий ящик Пандоры, и Грег застыл, потому что теперь истина на свободе и скрыться от неё некуда.
Без него ещё хуже. Даже хуже, чем хуже. Без него – никак. Только сосущий, стылый туман и кладбище чувств, выцветший мир, в котором непонятно зачем нужно просыпаться по утрам, куда-то идти, что-то говорить. Вот только выбора у него нет.
Теперь эта правда – его палач.
– Мне пора.
– Сэр! – Она вскочила за ним и поспешила за прихожую. – Грег, подожди.
– Мне надо идти.
– Подожди, не надо, тебе не надо никуда идти. Я буду молчать, останься.
Он прижался лбом к двери.
– Я… не знаю, как мне поступить. Я так устал… Устал барахтаться во всём этом, устал принимать решения, взвешивать всё на весах, выбирать из меньшего зла. Чья боль сильнее? Кому из них будет хуже? Когда Эль просыпается посреди ночи и идёт ко мне, просто чтобы проверить, я не могу потом заснуть. И когда я думаю о том, как он… О том, что он… – Грег помолчал. – Ты права: я могу существовать без него, но у меня нет желания жить без него. Вот только это не важно.
– Грег… – тихо и беспомощно сказала она, и замолчала.
– Мне пора.
Он торопливо вышел, хлопнув дверью.
***
Посещение Лондонского ока – худшая из возможных идей для воскресного утра, по мнению Грега, но он смирился с ней. Потому что солнечные лучи путались в распущенных волосах Эль, медовые глаза были чуть прищурены, но всё равно сверкали, и кожа уже чуть тронута загаром, так что казалось, будто она вся состоит из света. Он притянул её ближе, чтобы согреться; в последнее время он часто мёрз. Она терпела несколько минут, а потом вырывалась и снова прилипала к стеклу кабинки. Скакала от края к краю, тыкала пальцем, когда видела знакомые места, оборачивалась, хихикала.
Солнечный зайчик, пойманный в стеклянную клетку.
Когда телефон зажужжал, Грег сначала решил не отвечать, но затем чувство долга перевесило.
– Слушаю.
– Инспектор Лестрейд, сорок минут назад нашли тело…
– Инспектор Диммок, у вас есть календарь?
– Что?
– У меня сегодня выходной. – Он закрыл глаза, спасаясь от слепящего солнца, – Выходной – это такой день, когда люди не работают, а проводят время со своей семьёй. У вас есть семья?
– Простите, инспектор, – спустя долгую паузу ответил Диммок и Грегу послышалась в его голосе улыбка.
– Ничего. Всего доброго.
– Всего доброго.
Кабинка, покачиваясь поднялась на самый верх. Элизабет замерла, завороженная бескрайним голубым небом. Это очарование сделало её тихой, словно она боялась расплескать его, и Грег подумал, что колесо обозрения было хорошей идеей. Даже если он всё время вглядывался в администратора, пытаясь распознать в нём знакомые порывистые движения, а в кабинке словно кого-то не хватало, и от этого он кутался в пиджак и тёр друг о друга ледяные ладони.
Эль села рядом, обняла его руку, потом приподнялась, дотянувшись до его щеки, и быстро поцеловала.
– Спасибо, – прошептала она и впервые за последние месяцы подарила ему свою обычную, лучистую улыбку.
Едва он ступил на землю, как зазвонил телефон. Он вытащил его с твёрдой уверенностью, что если это опять из участка, то его уволят за нарушение трудовой дисциплины и халатное отношение к выполнению обязанностей. Но имя, высветившееся на дисплее, сначала даже сбило с толку – настолько Грег забыл об этой стороне своей жизни.
– Доброе утро, Джон.
– Здравствуйте. Я не мешаю?
– Нет, я ничем не занят.
Элизабет помахала ему от киоска с мороженым.
– Я хотел спросить: может, встретимся на вокзале?
– М-м… Я не совсем…
– Я понимаю, просто мне бы не хотелось ехать в одиночестве. К тому же, так будет удобнее: им не придётся ездить дважды, заберут сразу обоих.
– Джон…
– О, или вы поедете позже?
– Что происходит?
На том конце провода воцарилось очень недоумённое молчание.
– Вы не поедете? – напряженно спросил Джон.
– Куда?
Недоумение быстро перерастало в шок.
– Я думал… Майкрофт… даже Шерлок…. И я думал…
– Джон, что случилось? – спросил Грег, проглотив слюну, которая вдруг стала горькой.
В это раз молчание длилось так долго, что он забеспокоился, не оборвалась ли связь.
– У миссис Холмс, Вэнди, был микроинсульт, позавчера утром. Шерлок уехал в тот же день, Майкрофт – вчера, а у меня было дежурство. Я звонил в участок, узнал, что вы ещё здесь, и подумал, что мы могли бы поехать вместе. Вы… не знали?
– Мы… Нет, не знал. Как её состояние?
– Стабильное. Завтра выписывают.
На этот раз Грег тянул паузу, пока Джон извиняющимся тоном не сказал:
– Простите, если я… Я просто думал… Шерлок ничего не говорил о том, что вы… Простите.
– Нет, ничего. Передайте Майк…Холмсам, передайте им… ничего. Не стоит. До свидания, Джон.
– До свидания.
***
– Когда ему было пять, он впервые подхватил простуду, а спустя тридцать лет поставил рекорд, благодаря сопле протяженностью в четверть мили! Не переключайтесь, это «Самые великие идеи из самых гадких вещей»! И с вами я, Трей…
Грег щёлкнул пультом, и гостиная погрузилась во мрак. Он задержал дыхание в надежде услышать, как на втором этаже бьётся сердце Элизабет.
Элизабет.
На журнальном столике рассыпались фломастеры и карандаши, несколько листов белой бумаги. Грег взял ближайший карандаш и бездумно начал выводить линии. Рисовал он из рук вон плохо, люди представляли собой кружки и палочки и мало отличались друг от друга.
– Пап? – Элизабет возникла на пороге, словно из ниоткуда. На щеке алел след от подушки. – Ты что делаешь? Рисуешь? А что ты рисуешь?
Она забралась на диван и придвинулась вплотную. Обняв её рукой, в которой был зажат карандаш, Грег ткнул в центр получившейся картины.
– Узнаёшь?
Эль нахмурилась, наморщилась, пожевала губу и, наконец, неуверенно выдала:
– Я? Только шляпа какая-то странная. А, это волосы.
– Ты. В самом центре, потому что ты самое ценное.
Она помолчала, водя пальцем по своей карандашной копии, потом прижала его к фигуре чуть справа, у которой, казалось, было три ноги.
– Майкрофт?
– Да.
– Он близко ко мне.
– Да.
– Но не в центре.
– Нет.
Молчание длилось дольше, словно Эль высчитывала что-то.
– А остальные кто?
– Слева – Салли, а рядом – Андерсон, её муж.
– М-м-м, это который придурок?
– Не хорошо так говорить, – машинально сказал Грег. – Только Салли можно.
– Потому что она его жена?
– Потому что она Салли. Давай дальше. Это Диммок, Хьюз, мистер Эклстон. Мои коллеги. Миссис Дуглас, мама Джули. – Последняя фигура в ряду едва поместилась на листок. – А это Эмили. – Он указал на фигуру, состоящую из двух шаров и крохотных палочек, снизу и сбоку, которые торчали из того шара, что пониже. – Джек, Крис, Дрейк, Оливер, Анна, – осторожно перечислил он, опасаясь напоминать, при каких обстоятельствах они встречались последний раз.
– У Криса прикольные уши.
Грег хмыкнул.
К правому краю, потеряв все пропорции, жались ещё два человека.
– Мама и Альберт?
Он кивнул. Лист был полностью исписан, и он перешел к людям, нарисованным сверху, почти прямо над Эль.
– Шерлок, а правее – Джон и миссис Хадсон.
Она подняла листок, приблизила к глазам, отдалила и повертела его. Элизабет повернулась к нему всем корпусом и посмотрела как никогда серьёзно, с лёгкой взрослой грустью.
– А ты где?
– Я?
– Да. Где на этом рисунке ты? – требовательно переспросила она, заглядывая в глаза.
В ушах у него зазвенело, сначала тихо, а потом всё громче, пока не раздался звук, словно в голове взорвался стеклянный шар.
– Что ты сказала?
Элизабет снова пристально посмотрела него и забралась на колени, чего давно уже не делала. Свернулась калачиком, прижавшись к груди. Грег стиснул её в объятиях, желая, чтобы она стала частью него самого, как рука или нога, и он точно знал бы, что она чувствует и где болит.
Они сидели так, пока совсем не стемнело и один за другим на улице начали загораться уличные фонари.
– Я люблю тебя, пап. Больше всех на свете, даже больше, чем маму.
– Я знаю, мышонок. Я тебя тоже.
– Но маму я тоже люблю. И Джу, и Патрика, и… – Она замолчала и прижалась теснее. – Я знаю, что мистер Холмс ушел из-за меня. И я знаю, что тебе плохо, а я не хочу, чтобы тебе было плохо, потому что я тебя люблю. Больше всех. И я могу погостить у мамы, а мистер Холмс может приехать и… Я же всё понимаю, я уже не маленькая.
– Ты ни в чём не виновата.
– Ты говоришь так, чтобы я не плакала, – сказала она и тут же подозрительно шмыгнула.
А что если?
Эти слова вспыхнули у него в голове, словно лампочка, и разгорались всё ярче.
Что если выбрать не человека, который стал самым нужным, и не дочь; не выбирать между своим сердцем и своей душой, и разрываться между ними, а выбрать просто себя. И этим выбрать весь мир, всю картину, а не её кусочек.
– Ты помнишь миссис Холмс, Венди? Мне недавно звонил Джон и сказал, что миссис Холмс заболела, очень тяжело, и её сыновья сейчас с ней. Если бы я заболел, ты бы хотела, чтобы рядом был кто-нибудь ещё? Эмили или Джули?
Элизабет тяжело вздохнула.
– Пап. Я же не маленькая, помнишь?
– Хм.
– Ты хочешь поехать?
– Да. Я очень хочу поехать, потому что… Я когда-то говорил тебе, что есть люди, о которых некому заботиться.
Она отстранилась и попыталась слезть с колен, но он не дал.
– Эль…
– Только не оставляй меня соседям, ладно? – сдавлено сказала она. – Лучше я поживу у Джу или у Эмили, можно?
Грег покачал головой, она поникла и попыталась оттолкнуть его руки.
– Ты не поняла. Если мы поедем, то поедем вместе.
– Вместе?
– Я не оставлю тебя.
– Никогда?
– Конечно.
– А если тебе позвонят рано утром в субботу и скажут, что надо на работу?
– Я пошлю их к чёрту. Тебе так говорить нельзя, – поспешно добавил он.
– А если они позвонят ночью, например, во вторник? Куда ты меня денешь?
Грег на секунду заколебался.
– Ну что ж, в таком случае, я думаю, что тебе придётся ночевать без меня. Но я буду к утру, чтобы отвезти тебя в школу.
– Врёшь.
– Разве что про школу.
Она недоверчиво посмотрела на него.
– Я бы поклялся самым важным для меня, но было бы странно давать тебе клятву тобой же.
– Хорошо. Значит, мы вместе едем к миссис Холмс. Пойду собираться.
Её голос звучал недоверчиво, а в движениях, в том, как она стискивала его руку и как хотела казаться отстранённой и самостоятельной, было столько настороженности и страха. Но в то же время он чувствовал слабые тёплые нотки доверия, которое ему ещё только предстояло укрепить. И это согревало, заставляя отступать холод, который владел им последний месяц.
Когда Элизабет задремала в машине, которая сквозь ночь везла их на вокзал, он позволил себе переключиться с мыслей о ней на другие, куда менее лёгкие. Потому что было совершенно очевидно, что пики не закончились и, возможно, одну особенно упрямую гору ему не удастся покорить.
Пока расплачивался с таксистом, покупал билеты, ждал поезда и устраивал уже крепко заснувшую Эль в купе, он постоянно прокручивал в голове их возможный разговор, вертел его так и этак, прикидывая реакцию Майкрофты и пытаясь заранее придумать ответы. Теперь он понимал, что имел в виду Роберт в начале своего письма: так много нужно было сказать, но так мало было того, что стоило сказать. На самом деле, это было всего три слова, просто Грег боялся, что Майкрофт им не поверит, и тогда надо будет сказать много, объяснить, описать, убедить, доказать, а это было не то, что выходило у него хорошо.
Элизабет завозилась, приоткрыла глаза, положила голову ему на колени и снова заснула.
Грег вытащил телефон. Он помнил, что номер недоступен, а точнее вообще стёрт из сети, но всё равно набрал его. Это был один из тех глупых поступков, ведь ему казалось, что сейчас их связывает только набор цифр в электронной памяти.
В трубке послышались гудки, потом щелчок, пауза и длинный выдох.
И в этом выдохе для Грега было всё: как человек на том конце устал и хочет спать, но дела держат его, как болит голова и затекли плечи, как он хотел бы, чтобы кто-нибудь другой взял обязательства на себя или хотя бы не мешался под ногами. Этот выдох говорил о том, как сильно по нему скучали, как часто думали, как хотели бы извиниться и всё исправить, и насколько уже подошли к той грани, чтобы перепутать барокко с Марокко, а гиперинфляцию с девальвацией.
Ведь что бы ни случилось, даже если мир рухнет, а небо упадёт на землю, между ними всегда будет гораздо больше, чем телефонный номер.
– Надеюсь, у вас есть лишняя комната.
– У нас есть диван.
– Или скажи, что он раскладывается или я сейчас же спрыгну с поезда. Элизабет тебе этого не простит.
– Думаю, что-нибудь придумаем, – сказал Майкрофт так, словно говорил вовсе не о диване. – Ты надолго?
– В понедельник, который скоро наступит, надо будет позвонить в школу, и можно будет остаться до конца недели, наверное. Но вообще, я хотел сказать… Дело в том… – Грег прижался к холодной раме окна и прикрыл глаза, – Я не могу, я не хочу без тебя… быть. – Он замолчал, пытаясь соединить слова в правильном порядке или хотя бы найти эти слова, но в конечном итоге всё, что он мог сказать, было: – Майкрофт.
Тишина на том конце была вязкой, глубокой, он словно тонул в ней, а затем она неуловимо изменилась. Вдруг наполнилась звуками: дыханием и шорохом, отдалёнными голосами, скрипом, стуком, шуршанием.
– Когда прибывает поезд? – спросил Майкрофт так, словно самое главное он уже узнал, а детали его не волнуют. На заднем плане переругивались два голоса с очень знакомыми интонациями.
Грег слабо улыбнулся, чувствуя как истончается туман внутри него, а на его место приходит тепло и спокойствие. И слышал их отражение в голосе человека на том конце провода.
Он не обманывал себя, что все проблемы позади или, что решить их будет легко. Но, пожалуй впервые в своей жизни, он был как никогда твёрд в том, что выбрал правильную дорогу. И, что более важно, он впервые чувствовал уверенность в том, что на этой дороге он больше никогда не останется один, а значит, в конечном итоге, сможет, – нет, они смогут, – справиться с чем угодно.
– Так во сколько?
– Около четырёх утра, мистер Холмс.
– Придётся отправить за вами машину, инспектор.
Конец.
@темы: Рейтинг R, Майкрофт Холмс, Фанфик, Грегори Лестрейд, Романс
-
-
08.05.2013 в 22:26ну вы поняли,дорогой автор, что я повизгиваю от восторга,да?
это самый лучший майстрейд на моём веку, да и самый лучший фик, пожалуй.
чертовски сочная,детальная, изумительная работа! большое вам спасибо за такую историю))
-
-
08.05.2013 в 23:06Но в любом случае заранее спасибо за то, что дописали.
-
-
08.05.2013 в 23:14И теперь я с чистой совестью могу признаваться Вам, Автор, в любви и уважении. Вот перестану реветь и признаюсь.
Два года - это, поверьте, не самое страшное. Потому что есть вещи, которые можно ждать и год, и два, и три... И больше.
Это... Нечто. За почти полтора года я этот текст читала несколько раз. Я об него грелась и ранилась. Ругалась, шипела и вставала по ночам, чтобы перечитать, вспомнить и успокоиться. Или наоборот - разбудить в себе хоть какие-то чувства и повыть. В зависимости от момента.
Автор, это прекрасно. Одно из лучшего. Может быть, именно потому что Вы писали его два года - а может, потому что есть такие живые-живые вещи, которые... Которые просто есть. Должны быть. Иначе никак.
Вы создали одну из таких вещей. За это я Вас искренне люблю, уважаю и очень хочу сделать что-то, хоть близко такое же важное, как сделали Вы этой картиной мира для меня.
Спасибо. Большое, большое Спасибо. За прекрасный текст... Нет, прятаться за этим филологическим определением я не могу. За прекрасный мир. За живой мир, в котором есть место всем им. Отпускающей шарики девочке, странно-страшной игре в вопросы-честность, странно-пугающему доверию, секретам, боли, любви. Всему.
Спасибо Вам.
-
-
09.05.2013 в 00:03-
-
09.05.2013 в 00:13зря ты волновалась за хэппи-энд, он по всем стандартам хэппи)))
фу блин, как жить хорошо.
теперь надо перечитать целикомНа заднем плане переругивались два голоса с очень знакомыми интонациями.
я понимаю, что это, мягко говоря, не самое важное место фика, но я не могу, это любовь
-
-
09.05.2013 в 00:51-
-
09.05.2013 в 00:58-
-
09.05.2013 в 01:10кроме как на "спасибо" сил нет)
но спасибо)
-
-
09.05.2013 в 01:43Санастезис Нёкл, спасибо Вам, за то, что Вы его создали, и за то, что поделились с миром этой волшебной вещью
-
-
09.05.2013 в 02:17-
-
09.05.2013 в 08:14-
-
09.05.2013 в 09:14Ярк, спасибо вам за такой хороший отзыв
Безумная Рыбница, sablefluffy, сейчас. одно "но", я думала его ещё раз вычистить, прежде чем вешать файлом, так что могут быть блохи в виде неправильных окончаний и имена иногда вразнобой.
Murna Ben C, всё хорошо! по-крайней мере, самый тяжелый кризис миновал и дальше всё будет становиться лучше.
Lady Ninka, следим за погодой
MsHelena, спасибо, мне очень приятно от такой высокой оценки-)
danechka, я тут заметила, что с каждым разом твои комментарии становятся всё короче и короче
ЧайнаяЧашка, надо же было отработать название по полной программе.
24601, всегда пожалуйста, мне было очень интересно работать над ней и не меньше - обсуждать её с читателями-)
kot70215, немного авторского имхо
нет, правда, надо бы мне кофе выпить, прежде чем пытаться формулировать мысли.
в любом случае, спасибо, что не остались равнодушны-)
-
-
09.05.2013 в 09:18-
-
09.05.2013 в 09:49Санастезис Нёкл, спасибо вам большое!
Перечитывала с самого начала и не смогла остановиться до финальной точки. Вы сделали мой день )) Настоящий праздник
У вас получился отличный "непонимающий" Майкрофт и запутавшийся Лестрейд. Диалоги Майкрофта и Эль - шедевральны, мамуля очень своеобразна и на удивление душевная Салли.
Только вот что криминалист Андерсон забыл в мозговом штурме расследования (криминалисты вроде как отдельная структура и никоим образом не прикреплены к детективам) и почему детектив убойного отдела занимается кражами, хулиганством и пропажей людей? Но это так, мое мелочное брюзжание, которое нисколько не умаляет качества текста.
Спасибо за шикарный подарок!
-
-
09.05.2013 в 10:12ну так то да согласна - будем надеяться, что у них получиться
-
-
09.05.2013 в 10:13о, за это отдельное мерсю)
-
-
09.05.2013 в 11:08-
-
09.05.2013 в 12:30Leverte, спасибо.
danechka, соберу мозги в кучку и в fb2 ещё выложу, на всякий случай.
-
-
09.05.2013 в 13:26Хорошо что они смогли договориться сами, без помощи из вне. Правильно это.
-
-
09.05.2013 в 13:44наверное, это будет уже лишним
Ух, Некл, спасибо вам огромное, что завершили "Картину мира". Буду перечитывать и копить мысли на развернутый отзыв.
-
-
09.05.2013 в 15:59Но!! Последней картинкой, каплей бальзама на душу должен стать именно Майкрофт, у которого наконец все хорошо. Которому очевидно, что его любят и что он действительно важен - вот этой картинки немного не хватает....
Но это я так, конечно, без критики, просто мечтаю
Спасибо тысячу раз!! И за саму картину, и за то, что не бросили, и еще больше - за то, что не `слили` концовку.
Ради этого можно ждать - сколько потребуется.
-
-
09.05.2013 в 16:15-
-
09.05.2013 в 16:46-
-
09.05.2013 в 17:01Как хорошо что в этом фэндоме есть такие талантливые авторы!
Спасибо вам огромное за это произведение!
-
-
09.05.2013 в 17:21Одно только гигантское НО.
КАК ЖЕ БЕСЯТ отношения Лестрейда с дочерью! И само описание Эль. Вот правда, или вам слишком давно было десять, либо у вас нет в окружении детей такого возраста, либо вы совершенно их не понимаете.
Почему он обращается с ней как со слабоумной?! Почему она ведёт себя так, будто ей шесть, а не десять?!
Книги не бери, к компьютеру не подходи, кофе не пей, сладкое не ешь, сама дома не оставайся... Это какое-то рафинированное существование идеализированного ребёнка из книги доктора Спока, у которого собственный сын застрелился. Беспрекословное подчинение, полностью идеализированный мир, в котором бедной девочке не дозволяется узнать ни о чём за гранью диснеевских мультиков и тотальное отсутствие хоть намёка на собственное мнение. Это не ребёнок, а робот какой-то. И папаша из неё этого робота радостно доклёпывает.
В общем, все герои живые, реалистичные, глубокие и настоящие, но этот момент с Эль!
Огромное вам отдельное спасибо за Салли и Андерсена. Это настолько яркая и красивая история очень простой, но очень настоящей любви, что просто дух захватывает, они исключительно замечательные.
Дивный-дивный Майкрофт. И в кои-то веки Шерлок - не идиот и не ребёнок! Ну хоть кто-то его прописал, пусть и своеобразным. но взрослым человеком!
Огромное вам спасибо за великолепную работу. С нетерпением ждала окончания, теперь вот радостно перечитываю))
-
-
09.05.2013 в 17:40-
-
09.05.2013 в 17:49В этот период даже год разницы - огромная пропасть, а автор лёгкой рукой приписал шестилетней девочке целых четыре.
Ей десять лет, а её дома ДНЁМ, НА ПАРУ ЧАСОВ оставить не могут. Это же что за инфантильность, возведённая в квадрат?! Что из неё вырастет? Очередное дитя сюсюкающих родителей, неспособное себе шнурки завязать?
Может, я отстала от жизни, и теперь делать из детей инфантильных слюнтяев - это нормальная практика... Но инспектор Лестрейд по описанию абсолютно адекватный человек - и такие неадекватные действия в плане воспитания.
-
-
09.05.2013 в 18:02при том, что я сама с семи лет была "ключ на шее, ветер в жопе", но это время было другое, и страна была - другая
-
-
09.05.2013 в 18:04-
-
09.05.2013 в 18:26Вы избегали оставлять дочь дома одну ДО десяти лет, это я ещё могу понять. Но старше! И зря вы проявляете скептицизм, это здоровое воспитание - умение с первого класса школы готовить хотя бы для себя и хотя бы что-то примитивное и быть хоть сколько-нибудь самостоятельной. А уж обед на всю семью в пятом классе - это норма, это должно быть нормой. И да, я прихожу в ужас при мысли о том, что мои дети будут клянчить у меня чашку кофе по большим праздникам, как это делает Эль, или будут наказанными или битыми за грубое слово, сказанное в эмоциональном раздрае. Автор ведь сама описывает, как Лестрейд бесконечно на Эль срывается. Я ни в коем разе не осуждаю ваш способ воспитания, забота - это прекрасно, но то, что описывает автор по отношению к Эль - это уже просто что-то нездоровое.
sablefluffy, наверное, мы с вами жили в одно блаженное время, жаль, что теперь оно другое))
Просто это наболевшая тема и какое-то тотальное засилье инфантилизма. То мальчиков в 14 лет мамы с бабушками купать продолжают, потому что сами они ни-ни, не справятся, то в 15 лет в школу за руку через дорогу водят... Мне страшно.