Mystrade Challenge спешит обрадовать новой работой!
Использованные ключи: тишина, полотенце, POV
Форма: фик
Название: Кокон
Рейтинг: G
Карточка
Мало что Майкрофт Холмс ценит так высоко, как тишину.
Тот момент, когда он закрывает за собой дверь и остается один – бесценен. На вес драгоценнейших материй та тишина, что обволакивает его, когда он оставляет внешний мир за дверью. Она уютна, как старый, любимый халат, она дарит покой и расслабление. Она дарит отдых, каким бы кратким ему ни суждено было быть.
Она почти не страшит.
Он не спешит ослабить узел галстука или снять пиджак – костюм-тройка не доспех от окружающего мира, он действительно удобен, Майкрофту в нем на самом деле комфортно, его скорее удивляет, как люди могут считать комфортной одеждой бесчисленные спортивные костюмы, вездесущие треники и никому не идущие лосины.
Он поглаживает пальцем ручку зонта, прежде чем с ним расстаться в прихожей, – никуда без него в Лондоне, в самом деле, климат; - как нос любимой собаки. Как амулет.
Как то, что встанет между ним и одиночеством.
Тишина не звенит, тишина – отсутствие звуков, и, видит бог, Майкрофт не старался специально. Его холодильник не пищит механическим возмущением, если дверца открыта слишком долго. Его костюмы не нуждаются в стирке, и поэтому полифонические песни стиральной машинки ему неведомы. Разогревает еду в микроволновке, уведомляющей об успехе громким жестяным звонком, он так же часто, как и готовит дома, то есть никогда.
Чайник утром щелкает, это да. И будильник голосит привычной, не менявшейся годами мелодией. Утром Майкрофт еще может выносить посторонние звуки.
К вечеру весь мир – один сплошной посторонний звук.
Майкрофт глушит его последовательно: закрывает дверь, отключает звук на телефоне, снимает туфли, затягивает окна тяжелыми, не пропускающими ни света, ни звука шторами. И только тогда снимает костюм.
У него так редко бывает время на одиночество, и это самая тяжкая его ноша. Полчаса тишины – такая малая, непомерная награда за его труды и дела.
Но он рад и этому.
Шум включенного душа, бегущей воды – белый шум, успокаивает даже младенцев, так что он не нарушает тонкого кокона тишины, скорее, является его частью.
Горячая вода, мыльная пена, раскрасневшаяся кожа, грубое полотенце – привычный ритуал окончания дня. Это – минуты покоя, обратный отсчет, - то время, когда он чувствует себя в безопасности.
Вдох, выдох, полотенце на бедрах, воздух по эту сторону двери горячий и влажный, по другую – холодный на контрасте.
Сейчас – не британское правительство, не старший брат гения, не гений сам. Просто сорока-с-чем-то-летний уставший мужчина после душа. Полотенце на бедрах – в радужную полоску. Нет ни единого шанса, что он мог бы купить такое сам, и ни единого шанса, что он мог бы с ним расстаться.
Од должен проверить телефон, но оттягивает этот момент. Идет на кухню, заглядывает в холодильник – и там, и там холодно и пусто. Впрочем, этот жест все равно более ритуал, чем что-либо другое.
В холодильнике пусто, и это не случайно – меньше соблазнов, меньше возможностей сорваться. Завтра Антея принесет ему сбалансированный завтрак.
Даже сраного йогурта нет.
Не говоря о бутылке пива.
Майкрофт Холмс не пьет пиво, и хмурится недовольно, прогоняя не пойми откуда возникшую досаду.
Можно плеснуть на два пальца виски, но сначала одеться, холодно. Можно налить бокал вина. Можно накинуть халат.
Входная дверь хлопает, и Майкрофт замирает.
Его тишина, его минуты одиночества. Его дом. Его крепость.
Инспектор Лестрейд не знает многого. Он смиренен, зная это, и не посягает на звание гения. Но, думает Майкрофт, в чем-то он все же гениален.
Он не швыряет ключи на стеклянный столик, как бывало, и не проходит в дом в обуви. Не окликает с порога, не включает верхний свет, не рассказывает, как дела на работе и что опять учудил Шерлок.
Он улыбается от двери, убирает в холодильник упаковку пива, и, пожимая плечами, ставит на стол пиццу.
Не нужно ни вставать, ни открывать коробку, чтобы понять – это не его любимая гавайская, это пепперони, которую так любит и так не позволяет себе Майкрофт.
Тяжелый день, думает Майкрофт, но не двигается с места. Грег, впрочем, не ждет от него ни слов, ни жестов, сбрасывая пиджак и расстегивая рубашку радостно, освобождаясь.
Не в его стиле долго молчать, но он на удивление тихий. Подходит, целует коротко – Майкрофт не успевает даже руки запустить под расстегнутые пуговицы белой рубашки – и уходит в душ.
Странно, но тишина не нарушается.
Грег – инспектор Лестрейд – не умеет быть тишиной. Как не умеет Шерлок, как не умеют все остальные. Они все – помехи на частоте благословенного белого шума, так редко доступного, когда сами мысли неразборчивы и похожи на тихий шелест. Они все – раздражители, проскакивающие разрядом на и так высоком фоне его напряженности.
Грег не умеет быть тишиной, он умеет нечто иное.
Он умеет понимать.
Майкрофт так и сидит болванчиком в радужном полотенце. В душе льется вода, в холодильнике остывает пиво, пицца пахнет из коробки своим характерным запахом.
Его дом. Его крепость.
Одно исключение.
Почти.
Лестрейд молчит и когда возвращается из душа. Второго такого веселого полотенца у Майкрофта нет, и Грег довольствуется гостевым, безликим серым. Ему идет. О, как ему идет.
Майкрофт не успевает подумать о том, как он не готов терпеть конкуренцию с кем-либо в интеллектуальном плане, но как легко сдает позиции, когда речь заходит о внешности. И как вообще это произошло. И что должно было случиться для, и что на самом деле случилось с – все это мелочи.
Грег обнимает его сзади крепко, теплой грудью к уже замерзшей спине, и целует в висок.
Тишина такая, что слышно только сердце.
Майкрофт поднимает руку и сжимает крепко запястье инспектора, прежде чем повернуться и поцеловать его.
За то, что понимает.
За то, что он есть.
За то, что он так естественно может стать частью той тишины, что приносит отдохновение.
И пиццу с пивом.
Этот момент не может длиться вечно – Майкрофту станет холодно, Грегу- неудобно, пицца остынет и кто-нибудь непременно позвонит столько раз подряд, что пробьёт тихий режим на телефоне Холмса.
Но какое-то время у них есть.
Грегу не надо осознавать. Он принес еду и выпивку, у него затекла спина. У него был тяжелый день, но да какой день у него не тяжелый.
Майкрофт выдыхает и целует его локоть, пахнущий мылом. Его мылом. Его водой.
Грег не тот человек, что будет молчать весь вечер, но Майкрофт растягивает тишину как может, и ему везет.
Грег – его человек.
Когда радужное полотенце занимает свое место на полотенцесушителе, когда коробка из-под пиццы отправляется в мусорный бак (тот, что «бумага и картон»), когда стаканы вымыты от баночного пива, и когда Майкрофт уже закрывает глаза, Грег только слегка сжимает объятия, и совсем тихо говорит: «Привет».
Как будто им не за сорок, а восемнадцать. Как будто утром их ждет свобода от похмелья, море и лето, а не вечный лондонский дрист и куча неприятностей.
Как будто все, кроме Грега, понарошку, даже драгоценная тишина.
И Майкрофт смеется.