Автор: Curly_Sue
Бета: Staisy_
Тип: слэш
Пейринг: Лестрейд/Майкрофт
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс, PWP
Размер: мини
Саммари: о ком вы думаете, когда закрываете глаза?
Дисклаймер: отказываюсь.
Предупреждения: нмп, фетиш, флафф, штампы, ООС.
читать дальше
Who do you need, who do you love
When you come undone
Duran Duran, «Come undone»
When you come undone
Duran Duran, «Come undone»
В последнее время Грегори стал все чаще задумываться о том, что что-то идет не так.
Очень сложно сохранять длительные отношения с человеком, который для отношений этих совершенно не приспособлен. И все чаще, возвращаясь после работы в пустую квартиру, Лестрейд думает, что, возможно, он где-то прогадал. Допустил досадную ошибку. Ведь любовь — всего лишь химическая реакция. Что же он, инспектор Скотленд-Ярда, не сладит с какой-то там химической реакцией? Сладит, конечно. Просто нужно отвлечься, переключиться.
Вечерами Лестрейд смотрит телевизор. Передачу о том, как худеют толстые оплывшие женщины.
Он не знает, зачем он это смотрит. Получает странный кайф: поедать пиццу из забегаловки на углу и смотреть на то, как толстухи стойко жуют листья салата.
Бетси похудела на пять фунтов, а Келли на семь.
Что-то идет не так. Его гребаная, никому не нужная жизнь летит к чертям.
Одиночество.
Несколько раз он ходил на вечера встреч в «Белиз». Не то, чтобы в этом была особая потребность. Просто хотел проверить, убедиться, что никто не... что никто…
Убедиться, что его там нет.
Бетси похудела на пять фунтов, а чего добился ты?
Когда у Лестрейда болит сердце, и он думает, что непременно сегодня умрет, он изо всех сил вспоминает одного человека. Однажды он решает, что у каждого должен быть такой человек. Тот, о котором ты будешь судорожно вспоминать перед смертью.
Смерть сегодня ему не грозит, да и вообще на последнем обследовании ему сказали, что это не сердце вовсе болит, а невралгия. Но Лестрейд не верит врачам. С недавних пор он вообще никому не верит.
Иногда он думает, что было бы здорово погибнуть на задании. Чтобы пуля в голову — и все. На этот случай в ящике его стола лежит завещание и одно важное письмо. Это письмо он переписывает практически каждый день. И все время содержание его выходит разным, только адресат остается прежним.
Да, было бы хорошо быстро и безболезненно погибнуть в перестрелке.
В квартире Лестрейда всегда порядок. А что, если сегодня?
Он всегда тщательно одевается, собираясь на работу. Вдруг сегодня, а у него дырка на носке или пятно соуса на манжете? Лестрейд слишком уважает нелегкий труд патологоанатомов из госпиталя святого Варфоломея.
Единственное вот… Было бы обидно так погибнуть, не успев подумать, вспомнить все.
Зима в этом году долгая, теплая и вся какая-то удивительно блеклая. К марту снег опостылел, кажется, сам себе и стек ручьями в водостоки, а блеклость осталась.
Сегодня Лестрейд захотел что-то резко изменить в своей жизни.
Сегодня он купил пиццу не с ветчиной, а с анчоусами.
Анчоусы оказались редкостной гадостью. Пришлось сковырять их всех к черту и сложить в пепельницу. Руки пропахли этой рыбой, да и сама пицца… Но делать нечего, другого ужина нет.
В любом случае, ему сейчас лучше, чем несчастной Бетси.
Лестрейд лениво думает о том, что он жалок: продавленное кресло перед телевизором, коробка из-под пиццы на полу, рядом — пепельница с анчоусами, да и сравнивает он себя с толстухой из передачи для мечтательных домохозяек.
Недавно он где-то услышал, что одиночество — не так страшно, если с кем-то его разделить. Глупость ужасная, но чертова фраза засела в голове намертво.
Что-то идет не так.
В юности он по-другому представлял свое будущее. Он жаждал побед над преступниками, погонь, загадок. Он жаждал любви прекрасных и опасных женщин. И, если уж совсем повезет, красный спортивный автомобиль.
Наверное, есть какой-то особенный винтик в голове у детей, который не дает им представлять свое реальное будущее. Одиночество и походы в прачечную по субботам.
И любовника.
Если бы кто-нибудь в юности назвал его геем, он, не раздумывая, избил бы камикадзе.
А сейчас он относится к этому философски. И по-прежнему не считает себя геем. Ну кто виноват, что он полюбил мужчину? Так бывает. И он не гей.
В коробке — четверть пиццы. Он положит ее в холодильник, вдруг ночью что-нибудь случится? Или, точнее, вдруг кто-нибудь придет? Точнее, не «кто-нибудь».
Утром Грегори отправится на работу, а коробка в мусор. И наливая себе дрянной кофе в офисе, он успевает подумать, что несчастная, вечно голодная Бетси убила бы его, если бы узнала, что он выбрасывает целые куски пиццы.
А потом Лестрейда закручивает крутой водоворот рутины.
***
Что-то идет не так.
Сегодня привели одного потерпевшего. Совсем юный мальчик.
Избитый, весь в грязи и крови, он сидит, гордо вскинув голову, теребит нервными пальцами бахрому на высоченном лакированном сапоге. Лестрейд следит за ним, затаив дыхание. Что-то животное есть в его повадках, в потекшей косметике, в ярких губах.
Мальчик зарабатывает на жизнь совершенно определенным способом. И он не думал, что это так уж опасно — ведь у него всегда с собой запас презервативов.
Лестрейд пьет кофе и лениво записывает показания.
Хотели вдвоем… отказался… избили… смеялись… высокий с татуировкой...
— У тебя рискованная работа, мальчик, — устало говорит Летрейд.
— Спасибо, что предупредили. Ну серьезно, инспектор, мне ли не знать?
Лестрейд кивает. Конечно. Ему ли не знать.
Мальчишка уходит.
Остаток рабочего дня Грегори сортирует бумаги.
Ближе к вечеру опять начинает болеть сердце, и в пиццерии ему даже приходится присесть за столик, чтобы не упасть от боли. Официант приносит ему воды. Лестрейд запивает таблетки и думает, что сегодня, в сущности, был неплохой день. Завещание в столе, только письмо… Все не так в том письме!
Лестрейд поднимается и решает, что не будет сегодня умирать. А лучше пойдет домой и перепишет письмо еще раз.
Лестрейд курит одну сигарету в день. У подъезда он долго ищет зажигалку. Приходится неловко перехватить коробку с пиццей и изогнуться, чтобы ощупать все карманы.
— Вам помочь?
Высокие сапоги с бахромой, подведенные черным глаза, нервные пальцы.
— Как ты здесь оказался?
Машет рукой:
— Вы — инспектор… Поверьте, вас несложно найти.
— Верю.
Что-то идет не так.
Затягиваясь, Лестрейд думает, что у мироздания сегодня несмешные шутки.
— Что ты хочешь?
Пожимает плечами. Загадочно курит, глядя вдаль. Наверное, это такой образ, тот, что сносит крышу богатеньким дядечкам в Сохо.
— Хочешь есть?
Кивает.
— Пойдем наверх.
Одиночество не так страшно, если с кем-то его разделить. И все-таки Лестрейд находит себя слишком старым для того, чтобы составлять достойную компанию мальчикам, торгующим телом. Да и его репутация… Хотя какая к чертям репутация? В его возрасте уже пора обзавестись семьей и парой любовниц и пачкать, пачкать изо всех сил эту свою репутацию.
— Как тебя зовут?
Лестрейд ставит коробку с пиццей на кресло, автоматически включает телевизор. Сегодня Бетси качает пресс. Это воистину жалкое зрелище. Лестрейд выключает телевизор.
— Я Трей.
— Приятно познакомиться, Трей, — бормочет Лестрейд, а затем прибавляет уже громче: — Не хочешь умыться? А я тут пока пиццу подогрею.
Трей долго смотрит на Лестрейда, который, не замечая его взгляда, деловито перекладывает бумаги на столе, и идет в ванную.
***
Пиццу Лестрейд, конечно, перегрел. Воздушное тесто стало совершенно каменным по краям. Но Трея это не беспокоит.
Когда он, умытый и посвежевший, выходит из ванной, Грегори понимает, что недооценил силу косметики.
— Тебе восемнадцать-то есть?
— Есть, — важно кивает Трей, — восемнадцать и есть.
— Ясно. Кушай.
С Треем на кухне… Теплее? Да, наверное, теплее. Улыбаясь, Лестрейд смотрит на то, как жадно мальчишка ест пиццу, как обсасывает затвердевшую по краям корочку, как облизывает пальцы с выкрашенными черным ногтями.
Лестрейд думает, что кому-то обязательно повезет. Кто-то найдет этого Трея и любовно вырастит для себя. И может быть, когда-нибудь в будущем, когда Летрейд станет умудренным седовласы старцем, а Трей — невозможно деловым мужчиной, они встретятся... И может быть даже, Трей поблагодарит его за сегодняшний ужин.
Похоже, пора заканчивать смотреть телеканал для мечтательных домохозяек.
— Можно я пойду в комнату? – спрашивает Трей.
— Конечно, я сейчас чай сделаю.
Когда с подносом в руках Лестрейд заходит в комнату, Трей встает с кровати, врубает диск Дюран Дюран в стереосистеме и начинает раздеваться, развратно покачивая бедрами.
Лестрейд стискивает пальцами ручки подноса и тяжело сглатывает.
Трей снимает рубашку.
«Кто тебе нужен, кого ты любишь», — надрывается Дюран Дюран.
Лестрейд понимает, что пора как-то это прекратить, но не знает как.
Трей расстегивает ширинку и медленно спускает с бедер невозможно узкие джинсы.
Он бледный и очень худой. Он не носит нижнего белья. Он дерзко смотрит из-под светлой челки, оглаживая ладонями бедра. Медленно облизывает и без того блестящие губы.
Лестрейд забывает вдохнуть, закашливается и неожиданно приходит в себя. Решительно ставит поднос на стол прямо поверх бумаг и выключает музыку.
— Оденься, — бросает, не оборачиваясь.
Кожей чувствует, как все ближе подходит к нему Трей.
— Ты же хочешь, — шепчет.
Лестрейд сглатывает.
— Оденься, Трей.
Шелестит одежда. И Грегори тихо ненавидит мироздание. Этот вечер мог быть вполне сносным, а сейчас придется проводить воспитательную беседу с этим сопляком.
— Выпьем чаю, Трей, — вздыхает Летрейд, раздумывая, как бы половчее начать разговор, да так, чтобы мальчишка не только дослушал его до конца, но и услышал.
Возможно, придется его связать.
***
Они спят в одной кровати.
Трею некуда идти, разве что возвращаться в подобие общаги, в которой кантуется несметное количество его так называемых коллег. Грегори подумал, то мальчишка все понял, хорошенько все осознал и не станет больше… Нет, конечно, он не станет.
Луна сегодня огромная. Глядит, не мигая, в незанавешенное окно.
Трей вертится на своей половине кровати, а Лестрейд бездумно разглядывает эту луну. Где-нибудь в Новой Зеландии или, может быть, на Ближнем Востоке… Или, может быть, в Африке эта луна так же смотрит на него.
Грегори думает, что совсем спятил, потому что завидовать луне — это…
— Не спите? — шепчет Трей.
— Нет.
— Можно я… можно?
Пока Лестрейд раздумывает, что ответить, Трей пристраивает голову на его плече. Волосы у него влажные после душа, и Лестрейд лениво треплет его по макушке, перебирает пальцами мягкие пряди.
Трей возится рядом, вертится, тяжело вздыхает, прижимается все ближе…
— Трей, мы же договорились, — укоризненно говорит Лестрейд и отодвигает мальчишку от себя подальше, на самый край кровати.
Трей шепчет что-то невнятное и вдруг вцепляется в плечи Лестрейда мертвой хваткой, а потом целует его губы, лицо, шею. Влажно, нелепо и очень щекотно.
Лестрейд думает, что не стоит смеяться в такой момент. Он лишь перекатывается, прижимая Трея к кровати свои весом, заводит за голову его руки, крепко стискивая запястья:
— Сейчас я пойду в душ, — говорит он очень четко, — а ты останешься здесь. И когда я вернусь, ты будешь уже крепко спать. Ты понял?
Про себя Лестрейд снова проклинает чертово мироздание, а заодно и пухлые губы мальчишки.
— Пожалуйста, — просит Трей, – ну пожалуйста…
Грегори закрывает глаза — после смерти его ждет ад и черти с дерзким взглядом и яркими губами — на ощупь добирается пальцами до гладкого округлого бедра.
Трей задерживает дыхание, а потом длинно сладко стонет, прогнувшись.
«О да, — думает Лестрейд, — я определенно попаду в ад».
Когда Трей первый раз говорит "о, черт", Лестрейд интересуется, точно ли он хочет, чтобы в этот момент рядом был черт? Что-то подсказывает, что нет, не хочет. И учитывая тот факт, что ладонь Лестрейда в этот миг стискивает член Трея…
Потом он говорит это еще несколько раз, и Лестрейд обещает ему…
Не важно.
Трей говорит «о, черт» еще раз и кончает.
Ну что с ним было делать?
***
За окном дождь. Или снег — не разобрать. В такую погоду это может быть и то, и другое.
Перед уходом на работу Лестрейд еще раз переписывает письмо и все равно остается недоволен результатом. Поэтому сегодня умирать нельзя. Тем более, Трей спит в его кровати, кто знает, что натворит мальчишка, проснувшись.
Что-то идет не так. Его гребаная, никому не нужная жизнь летит к чертям.
Лестрейд поднимает воротник пальто. Сегодня коробка из-под пиццы пуста, Бетси может не волноваться.
При виде машины с правительственными номерами у своего подъезда сердце его обрывается.
— Инспектор, проедемте с нами.
Лестрейд потерянно кивает, послушно усаживается в машину, послушно выпускает из пальцев коробку из-под пиццы, которая исчезает в неизвестном направлении.
Машина плавно трогается. Лестрейд сидит на заднем сидении, зажатый между двумя здоровенными амбалами. С такими парнями лучше не спорить. И не встречать их ночью в темном переулке.
Хотя такие ребята не шляются ночью по переулкам. У них на это просто нет времени. Возможно, ночами они пытают раскаленными утюгами не заплативших налоги предпринимателей или стреляют в затылок важным политическим деятелям на благо родины.
— Да вы расслабьтесь, — мягко говорит тот, который справа.
— Куда вы меня везете?
— Куда положено, — отрезает тот, что слева.
Везут его в аэропорт. Сначала Лестрейд каким-то неведомым образом это чувствует, а потом предположение трансформируется в очевидный факт.
В Хитроу они заезжают беспрепятственно. И внутрь, внутрь, по взлетной полосе, к небольшому частному самолету.
— Мне выходить? — неуверенно спрашивает Лестрейд.
— Потерпите, — ласково говорит бугай справа.
Лестрейд терпит. Что еще остается?
Водитель беспокойно барабанит пальцами по рулю. Вокруг самолета бегают люди.
— Пойдемте, — говорят ему наконец.
Лестрейд слушается. В голове лихорадочно носятся мысли о том, что, скорее всего, это похищение, и, может быть, сейчас его наконец убьют. И что он чудовищный глупец, если все еще надеется, что все происходящее — дело рук… Дело одних вполне конкретных изящных тонкопалых рук.
В салоне ему улыбается стюардесса в ярко-синем костюмчике. Лестрейд улыбается ей в ответ и просит кофе.
Конечно, его убьют не здесь. Как это будет? Лестрейд надеется, что быстро. Пьет капучино мелкими глотками, украдкой, из-под ресниц оглядывает салон и сидящих напротив него охранников.
В конце концов, не важно, как это будет. Важно, что содержание письма, лежащего в ящике стола, ему все еще не вполне нравится. Да и черт с ним, с письмом, важнее в нужный миг сосредоточиться на тех самых воспоминаниях.
Почему же сейчас он сожалеет о том, что так и не узнает, удалось ли Бетси похудеть?
— Куда мы летим? – спрашивает Лестрейд сидящих напротив амбалов.
— Куда надо, — отрезает один.
Лестрейд тут же идентифицирует левого.
— В одну чудесную страну, — тянет другой.
Все верно. Это правый.
Левому звонят. Странно, ведь нельзя разговаривать во время полета. Но тот все равно берет трубку:
— Да, взлетели, полет нормальный, груз доволен, — рапортует.
Лестрейд хмыкает и заказывает еще кофе.
В иллюминаторе проплывают облака, и небо — вот оно, совсем близко.
***
Прилетают они в Чехию.
Лестрейд не сразу это понимает, долго всматривается в надписи, пытается идентифицировать язык, а потом замечает чешский флаг.
Он никогда не был в Чехии. И подобное путешествие — чудесное приключение перед смертью. Да и умереть в Чехии — не самая плохая перспектива.
Главное, чтобы быстро.
Его ведут по лабиринту коридоров к запасному выходу. У выхода машина. Черный тонированный мерседес, в который его бесцеремонно заталкивают.
Никто с ним рядом не садится — он один на заднем сидении.
Машина трогается.
Лестрейд приваливается головой к стеклу, пытаясь упорядочить бешено скачущие мысли.
Мимо проплывают бесконечные поля. Природа здесь какая-то совсем дикая, необузданная. А домики — все как один с пряничной крышей. Сладкий пряничный мирок.
Лестрейд вдруг думает, что сейчас он один на один с водителем. Чуть двигается, стараясь увидеть его лицо, но в поле зрения только руки в перчатках. Должно быть, ему в них жарко. И уж точно неудобно доставать оружие.
Можно попробовать вырваться. Риск есть, но, в конце концов, не он ли мечтал погибнуть в перестрелке? Отличная возможность!
— Даже не думай, — спокойно говорит холодный голос.
Словно пуля в висок. Лестрейд погибает.
***
Они едут уже довольно долго, Майкрофт и он в одной машине.
Грегори не знает, что сказать. Здесь, на заднем сидении ему хочется то ли плакать, то ли смеяться, то ли выскочить на полной скорости.
Майкрофт тоже молчит.
Темнеет. А пейзаж вокруг — все та же пряничная страна. Поля, игрушечные домики.
Лестрейд вздыхает, а потом неуклюже перелезает на переднее сидение. Он так и не знает, что сказать, просто глядит на профиль Майкрофта на фоне темнеющего неба.
— Так и будешь смотреть?— не выдерживает Майкрофт. Он очень внимательно следит за дорогой.
— Да.
Майкрофт совсем не изменился. И черт знает, чего он ожидал. Шрамов на лице или морщин, или седины, или еще чего-то подобного. Лестрейду казалось, что Майкрофт просто не может остаться прежним.
— Как ты? — тихо спрашивает Лестрейд.
Ощущения странные. Будто находишься в известной театральной пьесе. Все знают содержание и конец, а все равно интересно — как это будет?
— Как видишь, — отвечает Майкрофт и сжимает губы.
Лестред протягивает руку и трогает эти самые губы, ощупывает гладко выбритый подбородок.
— Смотри-ка, живой, — говорит.
— Конечно живой. А ты чего ожидал?
Почти невозможно определить, что Майкрофт раздражен. Разве что ноздри его слегка подрагивают, да пальцы сильнее стискивают руль.
— Я вообще не ожидал тебя увидеть.
— Ты расстроен?
— Я не знаю, — пожимает плечами Лестрейд. — Мир тесен, а мы с тобой все дальше друг от друга.
Они долго молчат. Майкрофт включает в салоне свет, мир резко обретает границы. Так кажется, что в машине слишком мало места, что сидят они слишком близко.
— Скажи что-нибудь.
— Картошка.
— Что?
— Ты попросил что-нибудь сказать.
Майкрофт улыбается. Чуть-чуть, самым краешком губ, так, как только он один умеет. И Лестрейд ненавидит себя за то, что от этой улыбки у него плавится сердце.
— Куда мы едем?
— Потерпи.
— Я достаточно терпел!
Майкрофт поворачивает голову, глядит на Лестрейда в первый раз. И в его взгляде…
Определенно, пора заканчивать смотреть телеканал для мечтательных домохозяек.
— Мне нужно позвонить на работу, меня ведь могут уволить, — говорит Лестрейд.
— Зачем звонить? Ты взял отпуск за свой счет.
Лестрейд закатывает глаза. Разумеется, никакого отпуска он не брал, но не сомневается в том, что заявление с его подписью уже лежит у начальства. Майкрофт очень ловко управляет его жизнью, очень искусно командует. Возможно, пришло время устроить небольшой бунт.
— Ты всегда все продумываешь, да? — шепчет Лестрейд и кладет ладонь на его ширинку.
— Мы разобьемся, — спокойно говорит Майкрофт.
— Обязательно, — сосредоточенно кивает Лестрейд, сражаясь с непослушными пуговицами.
— Грег, не здесь, — хрипло просит Майкрофт уже совсем другим голосом. Именно этот голос вспоминал Лестрейд длинными бессонными ночами.
— Конечно, не здесь, — шепчет Лестрейд, наклоняется и вбирает в рот его член.
Машину ведет, но Майкрофт, умница, справляется. Каким-то неведомым образом он умудряется управлять машиной, стонать и подмахивать бедрами.
— Мы разобьемся, чертов кретин! — выдыхает Майкрофт. — Прекрати, мы уже скоро приедем…
— Ты правда хочешь, чтобы я прекратил? – Лестрейд выпрямляется на своем сидении.
Майкрофт смотрит на его влажные заалевшие губы, а потом цепляет его за шею, наклоняя, возвращая обратно, насаживая ртом глубоко и еще глубже.
И это — о, черт возьми! — так хорошо, так правильно и так знакомо.
Майкрофт одергивает себя — сейчас совсем не время закрывать глаза. А ноги, ноги стали тяжелые, ватные, и весь мир в чертовых сладких губах Лестрейда.
На дороге — никого, и это просто отлично, потому что иногда они выезжают на встречную полосу.
Лестрейд вслушивается в громкие стоны, тихо ненавидит себя, Майкрофта с его идеальным членом, мчащуюся машину, эту страну… себя… Майкрофта…
Сейчас было бы хорошо сойти с ума. Или разбиться, влетев на полной скорости в бетонную надолбу. И чтобы самое последнее — стоны и ритм. Вниз-вверх языком по уздечке, вниз-вверх…
На оживленную трассу они въезжают как раз в тот момент, когда Майкрофт уже на самой грани.
По глазам бьет неон, мимо проносятся машины, и, кажется, они едут слишком медленно, потому что им то и дело сигналят.
Они едут слишком медленно, еще медленнее, а потом останавливаются вовсе.
Майкрофт включает аварийный сигнал, подрагивающими ладонями оглаживает голову Летрейда, закрывает наконец глаза и выгибается.
Вниз-вверх языком по уздечке, вниз-вверх…
Сейчас было бы хорошо сойти с ума.
Рядом останавливаются машины, сердобольные водители предлагают помощь, стучат в стекло. Но Майкрофт сейчас слишком занят. Единственное, на что у него хватает сил — показать поднятый вверх большой палец, демонстрируя, что с ним все нормально, что помощь ему сейчас не нужна.
Вниз-вверх языком по уздечке…
Это длится бесконечно.
Лестрейд расслабляет горло, Майкрофт вскрикивает, вбиваясь чаще и глубже в такой податливый рот, и кончает долго и очень-очень сладко.
Лестрейд облизывается на своем сидении, нарочито долго потирает затекшую спину.
— А почему мы остановились? — спрашивает с притворным удивлением и улыбается беззаботнейшей из своих улыбок.
Майкрофт смотрит на него, как на умалишенного, протягивает руку к солидной выпуклости на его брюках.
— Не сейчас, — Лестрейд перехватывает его запястье.
— Почему?
Лестрейд многозначительно хмыкает и замолкает. Интересничает. Самое время — они на середине дороги, мимо на огромной скорости проносятся машины.
— Пару минут назад тебя это не смущало, — ворчит Майкрофт, заводя мотор. — Почему же…
Лестрейд наклоняется к нему и говорит, задевая губами мочку уха:
— Потому что когда мы приедем, я выебу тебя, мой дорогой Майкрофт Холмс, на первой горизонтальной поверхности.
— Не посмеешь, — выдыхает Майкрофт.
— Посмотрим, — опасно улыбается Лестрейд и отворачивается к окну.
Пришло время устроить небольшой бунт.
***
У Майкрофта Холмса все отлично. Работы невпроворот, важные правительственные миссии.
Он очень гордится положением, которое занимает, в свободное время ходит обедать со своим диетологом или смотрит телеканал «Меццо».
Он коллекционирует пластинки и государственные награды.
У него все отлично. Его гребаная, никому не нужная жизнь летит к чертям.
Любовь — всего лишь химическая реакция. Что же он, Майкрофт Холмс, не сладит с какой-то там химической реакцией? Сладит, конечно. Просто нужно отвлечься, переключиться.
Зима в этом году слишком затянулась. Встречал он ее в Греции, а провожает здесь, в Чехии. Температура воздуха разная, но все равно что-то общее, зимнее… Какая-то удивительная блеклость.
Когда ему доложили, что у его инспектора остался на ночь юнец, продающий себя в Сохо, Майкрофт, немного поразмыслив, решил, что он не ревнует, нет.
Он не верит в ревность, он вообще никому не верит. Это не ревность, это особая форма авитаминоза — кому-то не хватает витамина С, а ему не хватает Лестрейда.
Майкрофт не верит в любовь, но верит в то, что самый нужный человек — тот, о ком ты думаешь, закрывая глаза.
Всю ночь он слушает случайно записанный обрывок одного телефонного разговора. Всего пара фраз: — Алло, что ты хочешь? — Хочу тебя обратно.
Когда почти год назад он узнал, что к рабочей записи с его телефона «прилипла» эта фраза, то с досады уволил специалиста по сбору информации. Майкрофт прекрасно понимал, что так вышло случайно, но даже малейшее вмешательство в свою личную жизнь он считает направленным покушением на собственное спокойствие.
И так всю ночь: — Что ты хочешь? — Хочу тебя обратно. — Что ты хочешь? — Хочу тебя обратно. — Что ты хочешь?
План «срочно доставить Лестрейда в Чехию» он спешно наговорил на диктофон и ночью же разослал всем, чтобы потом — утром — не передумать.
Сейчас Майкрофт, конечно, жалеет. Поглядывает украдкой на задремавшего на соседнем сидении инспектора и жалеет о том, что не додумался до этой авантюры раньше. Возможно, тогда удалось бы пережить эту зиму с меньшими потерями.
Лестрейд совсем не изменился. А должен был? Майкрофт не знает.
Сейчас он думает, что номер в гостинице — это слишком сопливо, слишком рано для их недоотношений. Майкрофт думает, что это по-настоящему дерьмовый план. Худший из всех, составленных им. Это практически провал…
— Признайся, ты сам не знаешь, куда мы едем? — ворчит Лестрейд.
— Мы уже приехали, — Майкрофт тормозит у освещенного сотнями огней отеля.
Это по-настоящему дерьмовый план.
— Как ты все хорошо продумал, — ехидничает Лестрейд и вылезает из машины. На самом деле он был бы согласен на первый придорожный мотель.
***
Стойка администратора сияет белизной.
Майкрофт договаривается с улыбчивой девушкой о номере, а Лестрейд задумчиво разглядывает его задницу.
Он думает, что было бы здорово перегнуть Майкрофта через эту сияющую стойку — или сделать это в лифте, в котором огромные зеркала и довольно удобная на вид скамеечка… И лифтер, чтоб его.
Пока они чинно едут на последний этаж, Лестрейд с невозмутимым лицом запускает руку Майкрофту в брюки, оглаживает поясницу, мнет его ягодицы. Майкрофт, в соответствии с правилами этикета, бесстрастно следит за переключающимися неоновыми цифрами на верхней панели.
— Ваш номер, господа.
— Ага, — говорит Лестрейд и проходит внутрь, к огромному окну с видом на… — Мы в Праге? — разворачивается он к Майкрофту, который засовывает купюру в нагрудный карман лифтера.
— Да.
Город в окне умопомрачительно красивый. Не город — огромный сказочный замок.
Майкрофт включает свет, и замок сменяется отражением номера. Тоже, в общем-то, вполне сказочным.
— Лучше выключи свет, — просит Лестрейд.
— Хочешь выпить? — Майкрофт открывает низенький мини-бар.
— Нет.
— А я, пожалуй, выпью.
— Не стоит, — ласково говорит Лестрейд. — Ложись на кровать.
Майкрофт будто не слышит:
— Здесь должен быть коньяк.
Лестрейд задумчиво оглядывает огромную кровать с горой пышных подушек у массивного изголовья, раздумывая, как так бы половчее сделать так, чтобы Майкрофт не только кончил с членом в своей заднице, но и услышал все то, что Лестрейд собирается ему сказать.
Возможно, придется его связать.
Можно было бы привязать руки Майкрофта к чугунным завиткам его же галстуком. Или привязать его разведенные ноги к тем небольшим столбикам. А лучше и руки, и ноги — распластать Майкрофта звездой по парчовому покрывалу и облизывать. Медленно-медленно…
— Черт, здесь никуда не годный коньяк, — Майкрофт скептически рассматривает этикетку на бутылке в тусклом мерцании подсветки мини-бара.
— Мда?
— Угу.
— Иди сюда.
Майкрофт оставляет в покое коньяк и подходит к кровати. Лестрейд обвивает руками его талию, кладет голову на грудь и слушает, как бьется его сердце:
— Так волнуешься?
— О чем ты?
— Тебя сердце выдает.
— О, черт возьми, Грег! Какое сердце? Давай уже… Давай…
— Давай.
Майкрофт раздраженно скидывает пиджак, сражается с пуговицами на манжете. Что-то идет не так. Не так он себе это представлял. И просто абсурдно сейчас волноваться, словно подросток. Майкрофт ненавидит эту глупую ситуацию, манжеты, Лестрейда, свое взбесившееся сердце… манжеты… Лестрейда…
— Давай помогу.
Лестрейд неспешно справляется с манжетами. Один, потом второй. И это как пауза, как глоток воздуха. Майкрофт медленно выдыхает. В конце концов, это же Лестрейд, тот, который засыпал, положив голову на его плечо.
Лестрейд сосредоточенно расстегивает пуговицы на его рубашке. Он очень серьезен. Губы сжаты, вертикальная морщинка между бровей. Выпутывает его руки из рукавов.
— Ты же понимаешь, — говорит он тихо, — в какое положение ты меня ставишь? Ты же понимаешь, что я тебя искал? Я думал, тебя убили где-нибудь в Никарагуа. Или ты сидишь в мексиканской тюрьме, и тебя там трахают вонючие сокамерники? Ты понимаешь, что я чуть… черт же возьми!
— Не понимаю. Ты, кажется, слишком сильно раздул нашу с тобой историю.
Майкрофт давно уже никому не верит. И это по-настоящему дерьмовый план — он полуголый в объятиях сентиментального, настроенного поболтать инспектора.
— Какой же ты кретин, — устало говорит Лестрейд, закрывает глаза и целует поджавшийся живот.
Майкрофт тихо ахает, вцепившись пальцами в его плечи.
— Ты должен понимать, — шепчет Грегори между поцелуями. — Иначе зачем тогда ты меня нашел?
— Ты не находишь, что сейчас не… не… самое подходящее время для разговоров?
— Конечно, — соглашается Лестрейд и добирается губами до затвердевших сосков. — Не самое подходящее. Только я не уверен, что ты не сбежишь от меня потом, как раньше. Поэтому…
Поэтому Лестрейд обводит кончиком языка чувствительную ореолу и чуть улыбается, услышав судорожный выдох. Все, как он помнил, как представлял много раз.
— …поэтому мы поговорим во время, — шепчет Лестрейд. — Я хочу, чтобы ты помнил все, что я тебе скажу, понимаешь?
— Да…
Майкрофту все равно. Лестрейд покусывает его соски, и что бы он ни говорил… лишь бы не останавливался.
Очень тихо. Лестрейд впитывает в себя неровный ритм дыхания и этот тишайший звук, когда его ладонь поглаживает грудь Майкрофта, иногда спускаясь к животу. Он прилежно все запоминает, чтобы можно было воскресить это потом, какой-нибудь слишком одинокой ночью.
Кое-что он, конечно, и так помнит.
Например, если провести языком по животу Майкрофта, тот задержит дыхание.
— Я ждал тебя чертов год. Я думал, что убью тебя при встрече. Или себя.
Если долго целовать изящное запястье, то он весь покроется мурашками.
— Ты понимаешь, что я не могу ни с кем встречаться? Мне кажется, что я тебе изменяю.
— Но ты же спал с тем мальчишкой?
Если облизать подушечку указательного пальца, а потом заглотить его до основания… стоп.
— Так ты следишь за мной?
— Ну разумеется.
Расстегнуть ремень и три неподатливых пуговицы, спустить брюки вместе с бельем к щиколоткам и целовать, целовать бедра и поджимающийся живот, пока Майкрофт не начнет нетерпеливо сжимать и разжимать кулаки.
— Так все это из-за мальчишки? Значит, ты увидел, что моя жизнь опять налаживается, и решил устроить это представление?
Майкрофт часто дышит, кусает губы и, кажется, ничего отвечать не собирается.
— Я ненавижу тебя, — заверяет его Лестрейд и целует тонкий, чуть выпуклый шрам от аппендицита.
Майкрофт нетерпеливо ведет бедрами, а Лестрейд оглаживает ладонями его грудь, откровенно любуется. Его глаза перебегают от лица Майкрофта вниз, до щиколоток и обратно, чуть задерживаются на темном вздыбленном члене. Майкрофт часто дышит. Щеки его раскраснелись, рот приоткрылся.
— Я здесь не ради тебя, — говорит Лестрейд севшим голосом, — ради твоих ног, ты же понимаешь. У тебя потрясающие ноги.
Лестрейд целует упругое бедро, мнет ладонями ягодицы, вслушиваясь в невнятный шепот и тихие всхлипы.
Он всегда был таким чувствительным!
— Я здесь не ради тебя, — шепчет Лестрейд и проводит языком по солоноватой головке.
Майкрофт стонет, прогибаясь.
— Ты же понимаешь, что ломаешь мне жизнь? — говорит Лестрейд будничным тоном, размазывая пальцами слюну по его члену. — Ведь тебя это не волнует, да?
Майкрофт слышит и не слышит, стонет, отзываясь на прикосновения. И это слишком хорошо. Слишком странно, слишком ярко. Одетый, собранный Лестрейд ласкает его, обнаженного и такого уязвимого сейчас.
Возможно, стоит почитать на досуге Фрейда или Юнга, чтобы понять, почему это так действует на него, почему это так невероятно… возбуждает?
— Ты же привык командовать, — продолжает Лестрейд, — ты всегда все решаешь сам. Решил, что у нас с тобой просто «история», и плевать, что думаю об этом я. Я ненавижу тебя.
Он врет. Слишком дрожит его голос.
— И в тот раз… Я-то решил, что это просто совпадение, что ты соскучился. А, оказывается, ты просто боишься, что у меня с кем-то сложится. Ты чертов несносный эгоист.
— Конечно, эгоист. А ты думал, что я отдам тебя тому пуэрториканцу? Не льсти себе, он слишком красив для тебя.
Майкрофт толкает Лестрейда в грудь, и тот, раскинув руки, валится на кровать.
— А ты, — выдыхает, — ты, значит, не слишком красив?
— Я — в самый раз, — отрезает Майкрофт. Деловито раздевает его, складывая вещи на пол. — Мы идеально друг другу подходим, и с этим ничего не поделать…
— Помеченный татуировкой «С днём рождения», я был создан для тебя, — шепчет Лестрейд, улыбаясь, и чуть приподнимается, помогая Майкрофту стянуть с себя брюки.
— Да, что-то такое я и имел в виду, — Майкрофт задумчиво водит пальцами по груди Лестрейда, нарочно задевая соски.
— Это слова песни.
— Ммм?
— Есть такая песня про нас с тобой. Под нее мне вчера танцевал стриптиз весьма привлекательный…
— Довольно! — прерывает Майкрофт. — Или ты меня сейчас трахнешь, или катись к чертям.
— Ты ревнуешь, признайся, иначе… Погоди, что ты… Что ты сейчас сказал?
Майкрофт сжимает зубы от прошедшей по телу волны обжигающе-сладкого отчаяния, а потом очень медленно повторяет:
— Или ты меня сейчас трахнешь, или катись к чертям.
Лестрейд прерывисто выдыхает:
— Я… О, хорошо… То есть…
— Замолчи, — шипит Майкрофт и впивается губами в его шею.
Лестрейд шумно вдыхает воздух сквозь сжатые зубы. Это все слишком близко, слишком откровенно. Он ненавидит Майкрофта и все эти его приемчики. Ненавидит себя, потому что каждый раз ведется. Вот и сейчас, чем ниже спускается Майкрофт поцелуями к его животу, тем меньше… или больше… или… Мысли путаются и исчезают совсем, когда Майкрофт обхватывает губами его член.
И все, на что хватает сейчас Лестрейда — вцепиться пальцами в подушку, выдохнуть отчаянно-лживое «ненавижу тебя», а потом бесконечно долго кусать губы, сдерживая стоны.
— Ну что, — выдыхает запыхавшийся Майкрофт и проводит языком по нежнейшей щелке на головке, — еще хочешь поговорить?
— Да, только немного позже, — Лестрейд настойчиво давит на затылок Майкрофта и длинно стонет, когда тот послушно вбирает в себя его член.
Вниз-вверх языком по уздечке, вниз-вверх…
Майкрофт весь такой «слишком». Слишком стройный, слишком надменный, слишком властный. Ноги у него слишком красивые, а рот слишком талантливый. Стонет он слишком громко и пропадает слишком надолго.
Лестрейд перебирает пальцами слишком шелковистые пряди его волос, чуть надавливает на затылок, задавая ритм. Когда чувствует, что больше не выдержит, тянет Майкрофта наверх, на себя. Целует скулы, щеки, слизывает собственный вкус с его припухших губ.
— Подожди, — лихорадочно шепчет Майкрофт, — я хочу… кое-что…
Спускается торопливыми поцелуями к груди, к животу и ниже, и еще ниже...
Лестрейд приподнимается на локтях как раз в тот момент, когда Майкрофт обхватывает ладонями его ступню и без предупреждения проводит языком по подушечке стопы.
На секунду Лестрейд теряет дар речи, а потом верещит бессвязно:
— Господи… что ты… не надо, пожалуйста…
— О, заткнись, — бросает Майкрофт и втягивает в рот его большой палец.
Лестрейд вздрагивает и выгибается дугой. Ему не нравится, конечно нет, просто тело предает его. Майкрофт проводит широким языком по подъему.
— Не надо… — просит Лестрейд жалобно.
— Заткнись, я хочу тебя, — хрипло говорит Майкрофт и покусывает, щекотно целует внутреннюю сторону стопы. Лестрейд откидывается на кровати и уже не спорит.
Шершавый язык от пальцев к подъему и обратно.
Это новый незнакомый ритм, и Лестрейд пока не слишком хорошо понимает, что происходит. Краем сознания он отмечает, что сейчас было бы хорошо сойти с ума. Или остановить время, чтобы этот острый сладкий момент никогда не заканчивался.
Шершавый язык от пальцев к подъему, укус в щиколотку и вверх, к коленям, к бедрам.
— Ты с ума сошел, — одними губами шепчет Лестрейд, изо всех сил обнимая уткнувшегося в его шею Майкрофта. — Что ты хочешь? Что мне сделать?
— Трахни меня, наконец.
— Это первая дельная мыль за весь вечер.
Лестрейд перекатывается на кровати, подминая Майкрофта под себя, трется пахом о его бедро, целует беззащитную шею и то чувствительное местечко у ключиц. Он помнит — если обвести языком выпирающую косточку, Майкрофт негромко всхлипнет.
— Хватит, — выдыхает Майкрофт. — Давай уже. Смазка в пиджаке.
— А ты подготовился, – игриво улыбается Лестрейд, соскакивая с кровати.
Ощупывает карманы его пиджака, находит продолговатый тюбик и проворно запрыгивает обратно на кровать. И его энтузиазм несколько… настораживает.
— Только ты же понимаешь, я раньше никогда…
— О, заткнись, я все знаю, — шепчет Лестрейд, разводя его ноги.
Майкрофт закрывает глаза.
Лестрейд всегда все делает слишком медленно. Медленно продвигается по службе, медленно соображает, медленно целуется. Медленно растягивает его.
Майкрофт мечется на кровати, не понимая, хорошо ему или плохо. Странно. И если бы не рваное возбужденное дыхание Лестрейда, возможно, он захотел бы все это прекратить. Или не захотел бы.
— Ты такой тугой, — выдыхает Лестрейд.
Майкрофт сжимает зубы. Сейчас он слишком уязвим, слишком открыт, чтобы послать Лестрейда со всеми этими его разговорами. Он только может прошипеть:
— Давай уже!
И постараться расслабиться.
— Дыши, — шепчет Лестрейд.
— О, заткнись, ради бога.
Сцепить зубы и зажмуриться изо всех сил. Это больно. И о чем он только думал? Майкрофт тонет в жарких удушливых волнах, выгибается и хватает ртом воздух. Слишком много, слишком ново. Слишком медленно.
Он выдыхает, поддается бедрами навстречу, насаживаясь до конца, и замирает, баюкая меркнущую боль. Ощущения пока не слишком приятные, но он надеется…
— О, черт! — стонет Лестрейд.
Майкрофт распахивает глаза. Осторожно, на пробу двигает бедрами, чуть сжимает ноющие мышцы.
— Черт возьми! Черт возьми! Черт возьми! — стонет Лестрейд как заведенный, закидывая голову назад.
Майкрофт коварно улыбается. Ведет пальцами по подставленной шее, обводит выпирающие ключицы, напряженные бицепсы и начинает ритмично двигаться.
Он всегда был таким темпераментным!
— Ты все еще хочешь поговорить?
— Заткнись… о, черт! Заткнись, заткнись, пожалуйста, — жалобно выстанывает Лестрейд.
Он тяжело дышит, он напряжен до предела. Он кусает губы, сдерживая стоны.
— Не сдерживайся, не надо — тихо говорит Майкрофт и тянет его на себя.
И Лестрейд сдается, впивается губами в его шею, вбивается в него в рваном, лихорадочном ритме.
Майкрофт задыхается. Боль уходит, сменяясь нарастающим удовольствием, когда Лестрейд пропускает руку между их телами и сжимает его член.
Лестрейд плывет, захлебывается в волнах пронзительного возбуждения.
Еще один новый ритм. Он проще, он естественнее, он гораздо слаще.
Наслаждение усиливается с каждым толчком, копится, копится, а потом, когда его становится уже нестерпимо много, взрывается ослепительными искрами, сминая под собой все мысли и чувства.
Лестрейд валится без сил рядом с Майкрофтом, тяжело дышит, утирает ладонью мокрый лоб. Он старается не улыбаться так откровенно, но это, кажется, невозможно. Мир вспыхивает яркими красками.
— Помоги же мне, — шепчет Майкрофт, заскользив ладонью по своему члену. И Лестрейд сползает к его ногам, целует влажные бедра, осторожно проталкивает палец в раскрытый анус, чуть сгибая, нащупывая небольшую плотную выпуклость. Майкрофт замирает на самом пике, выгнувшийся, напряженный до предела, и кончает с громким, протяжным стоном.
Лестрейд слизывает сперму с его живота.
Мир, переливающийся яркими красками, медленно меркнет.
***
Майкрофт размеренно дышит.
«Уморил», — умиленно думает Лестрейд, осторожно убирает с его лба влажную прядь волос и тут же одергивает себя. Умиление — не то чувство, которое он должен сейчас испытывать к Холмсу.
Тщательно одетый, Лестрейд сидит на краю кровати и разглядывает в окно сказочную Прагу. В голове его полная неразбериха. Снова болит сердце.
Грегори не привык менять свои решения, поэтому он твердым шагом идет к выходу из номера мягко закрывает за собой дверь и…
…возвращается.
Включает верхний свет.
— Майкрофт, я ухожу.
— Да брось, — недоверчиво тянет тот. — Куда ты сейчас? Ночь, незнакомый город…
— Я ухожу, — терпеливо повторяет Лестрейд, — и я хочу тебя попросить больше не искать меня.
Майкрофт садится на кровати:
— Не глупи, Грег. Ну куда ты сейчас пойдешь? Чем ты недоволен?
— Меня не устраивает то, что происходит между нами. Я хочу уйти первым, чтобы ты, как всегда, меня не опередил. Знаешь, если ты опять исчезнешь, я не выдержу.
Майкрофт обреченно вздыхает:
— Окей. Давай выпьем.
— Не пойдет, Майкрофт. Пока.
Лестрейд делает пару шагов к двери.
— Подожди, — севшим голосом просит Майкрофт. — Ты только не оборачивайся.
Он выбирается из кровати, отыскивает в кармане валяющегося на полу пиджака сигареты. Закуривает.
— Понимаешь, я не создан для отношений. Возможно, в старости я найду свое счастье, поселившись в доме с камином. У меня будет и лохматая собака с какой-нибудь идиотской кличкой и любимый человек под боком. Но сейчас… Знаешь, у меня ненормированный рабочий день. Я меняю квартиры и страны. Кроме того, у меня масса вредных привычек. Например, я не могу заснуть, когда на кровати есть кто-то кроме меня. И я не ношу одну и ту же рубашку два раза. Иногда я разговариваю во сне. Я коллекционирую пластинки и слушаю классику — что может быть нуднее? Я…
— В общем-то, я все понял, — говорит Лестрейд и берется за дверную ручку. – Пока.
— Стой, стой! Подожди, мне нужно время, — Майкрофт вздыхает и затягивается. — Допустим — чисто гипотетически! — допустим, я готов признать, что между нами нечто больше, чем просто «история». Но что это изменит?
— Ничего, — пожимает плечами Лестрейд и снова берется за дверную ручку.
— Стой! — Майкрофт вскакивает и начинает нервно ходить по комнате. Несколько раз отчаянно вздыхает, собираясь с силами. Он точно знает, что должен сказать. — Хорошо. Хорошо. Черт. Я люблю тебя. — И в порыве злого отчаяния добавляет: — Ну что, доволен теперь?
Лестрейд медленно разворачивается:
— Окей, — растерянно шепчет. — Давай выпьем.
Майкрофт достает из мини-бара коньяк. Щеки его горят, и ему вдруг кажется, что он не просто обнажен, что для Лестрейда он стал прозрачным и слишком простым.
— Лучше выключи свет.
Лестрейд щелкает выключателем, расправляет на кровати одеяло и ложится поверх него прямо в одежде. На фоне переливающегося огнями города контрастно-темный силуэт Майкрофта кажется еще тоньше. В одной руке у него тлеющая сигарета, в другой — бутылка коньяка. Лестрейд снова думает, что Майкрофт очень «слишком». Долго подбирает подходящее слово… Эротичный? Сексуальный?
Слишком чувственный.
Майкрофт словно слышит его мысли, медленно облизывает губы:
— Ты же не курил сегодня свою «одну в день»?
— Нет.
Ложится рядом, устроившись головой на его плече:
— Откроешь бутылку?
— Конечно. Давай. А пить из чего?
— Из горла.
— Фи, мистер Холмс, где ваши манеры?
Майкрофт хмыкает, забирает у него бутылку и делает глоток:
— О, я думал, вкус будет еще отвратительнее, а это вполне… сносно.
— Отлично, — кивает Лестрейд, — давай сюда.
По его мнению, коньяк просто великолепный. Конечно, он не станет говорить это вслух:
— Да, вполне сносный коньяк. Вполне. Значит, ты хочешь попробовать?
— Коньяк? Я уже…
— Да нет. Я про нас с тобой.
— Я не знаю, — Майкрофт лениво закидывает ногу на ногу. — Я не представляю, как это провернуть. Честно. Не представляю.
— Ты хочешь?
— Да, пожалуй, что-то можно будет придумать, найти компромиссы…
— Я говорил о коньяке. Хочешь?
— А. Давай.
— Но мне понравилось то, что ты сказал про компромиссы.
Воцаряется молчание. Только бутылка передается из рук в руки. Лестрейд чувствует себя пьяным и очень счастливым:
— Ты мог представить, что когда-нибудь мы будем так… просто лежать и дуть коньяк?
— Да. Только в моих фантазиях ты был голый, а я одетый.
Майкрофт закуривает новую сигарету, молчит немного:
— Ты меня здорово вымотал.
— Тебе сейчас не было больно? — запоздало пугается Лестрейд.
— Я не про секс. Вообще. Ты здорово помотал мне нервы.
— Я тебе? — вскидывается Лестрейд. — Да это ты! Знал бы ты, что я чувствовал каждый раз, когда просыпался, а тебя рядом не было.
— Просто я не могу заснуть, когда на кровати есть кто-то кроме меня, — зевает Майкрофт, накидывает на них край сбившегося в ногах покрывала и устраивается удобнее.
Через несколько минут он уже спит.
А Лестрейд не может заснуть. Осторожно ворочается на кровати, стараясь не потревожить спящего Майкрофта. В голове — сумбур, не верится, что все это происходит на самом деле.
Он нащупывает на прикроватной тумбочке пульт от телевизора. Плазменная панель напротив кровати оживает.
Бетси похудела на пять фунтов, а чего добился ты?
Сегодня Бетси плачет. Размазывает слезы по лощеному лицу. Она сорвалась со строгой диеты и съела гамбургер.
«Бедная Бетси», — вздыхает Лестрейд. Крепче обнимает Майкрофта и засыпает под мерное бубнение телевизора.
***
В последнее время Майкрофт Холмс стал все чаще задумываться о том, что что-то идет не так.
Все чаще, возвращаясь после работы в пустую квартиру, он думает, что, возможно, он где-то прогадал, что стоит поддаться на уговоры Лестрейда и взять наконец отпуск. Или выйти в отставку. Или купить дом в Тоскане, завести лохматую собаку и уйти на пенсию.
Это все, конечно, сентиментальные небылицы — когда карьера на взлете, остановиться невозможно. Но Лестрейд говорит, что сомнения — первый шаг к нахождению истины.
Майкрофт помалкивает о том, что слышал несколько иную версию: сомнения — первый шаг на пути к поражению — потому что терпеть поражение от Лестрейда иногда бывает удивительно приятно.
Майкрофт ничего не успевает.
Раньше его жизнь была расписана почасово. Сейчас приходится вовсю изворачиваться и с тоской вспоминать то безоблачное гармоничное время. До сих пор Майкрофт Холмс с трудом признается себе, что в действительности самое гармоничное время в его жизни — пара вечерних часов перед веб-камерой.
С некоторых пор Майкрофт полюбил коньяк и музыку Дюран Дюран.
Он больше не ходит к диетологу. Он подсчитал, что если заменить оплату его услуг в месяц на билет на самолет для Лестрейда, то сгонит разом все набежавшие калории. Удивительно, что люди не рекомендуют этот приятный способ поддержания веса наряду со строгой диетой и походами в тренажерный зал.
Майкрофт по-прежнему не верит в любовь, но прежде чем уснуть, он думает о Лестрейде. И иногда тот ему даже снится.
***
У Грегори Лестрейда все отлично.
Он больше не думает о смерти. Он разорвал свое завещание и перестал переписывать то письмо. Теперь оно состоит из трех коротких слов, и Лестрейда этот вариант полностью устраивает. Адресат у письма, разумеется, прежний.
Сердце болеть перестало, и он выбросил надоевший тюбик с таблетками.
Мальчик Трей теперь работает в пиццерии на углу. Однажды Лестрейда затащил туда поужинать приехавший на пару дней Майкрофт. Сейчас Лестрейд считает, что тот внезапный ужин был тщательно спланирован. Но с некоторых пор маленькие причуды его мнительного друга перестали его волновать.
Майкрофт все еще никому не верит, а Лестрейд верит в Майкрофта.
Вечерами Грегори сидит на диване и ведет долгие переговоры через веб-камеру. Иногда эти разговоры заканчиваются ссорой, и тогда он сильно жалеет, что выбросил свои таблетки, а иногда они заканчиваются оргазмом, и тогда он чувствует себя самым счастливым человеком на земле.
Теперь он точно уверен, одиночество — не так страшно, если с кем-то его разделить. Именно этой фразой он отшучивается от коллег и знакомых, когда те отмечают его цветущий вид.
Он по-прежнему очень тщательно одевается, собираясь на работу. Вдруг сегодня Майкрофт пришлет за ним машину или приедет сам, а у него дырка в носке или пятно соуса на манжете?
Теперь Грегори почти не смотрит телевизор, но из газет он узнал о том, что Бетси похудела еще на четыре фунта, заняла первое место на европейском конкурсе красоты и вышла замуж за культуриста из Австралии.
Лестрейд по-настоящему рад за нее.
Конец