Автор: MarInk
Бета: Хелли Хеллстром
Рейтинг: PG-13
Пейринг: МХ/ГЛ
Жанр: романс
Саммари: иногда инспектор Лестрейд поддается импульсам.
Примечание: написано на фест "Совершенно секретно" по заявке 8. Майкрофт знакомится с мамой Грега!
Дисклеймер: ничего моего, а жаль
Размер: мини
Статус: закончен.
Читать
Лестрейд не уверен, но, кажется, Майкрофт оскорблен. Будь это Шерлок, Лестрейд сказал бы «обижен», но Майкрофт, в своих безупречных костюмах, с самоуверенностью, простирающейся далеко за пределы наглости, со снисходительным взглядом, – исключительно оскорблен.
Возможно, сказать «это не самая лучшая твоя идея, знаешь» в ответ на слова «я хотел бы познакомиться с твоей матерью» было неудачной мыслью, предполагает Лестрейд. Не всегда стоит поддаваться импульсам.
Знакомство всё равно так или иначе состоится, но при этом Лестрейд ещё и будет чувствовать себя виноватым.
Лестрейд целует Майкрофта, чувствуя, как подрагивают его губы, прежде чем приоткрыться; это нерешительное подрагивание, эта крошечная пауза всегда заставляют думать о том, что очень скоро, может быть, прямо завтра, не раздастся очередной звонок, и машина с безукоризненной Антеей, похожей на такую же часть автомобиля, как мини-бар, как непроницаемая заслонка между пассажирским сиденьем и водительским, не будет стоять у полицейского участка под очередным сплошным ливнем. Лестрейд думает, что, наверное, вскоре Майкрофту наскучит, и, в сущности, нельзя будет даже ни в чём его винить, ему должно быть и вправду чрезвычайно скучно рядом с человеком, которого можно посчитать образцом статистической нормы: рост, вес, заработок, ай-кью – все среднее. И совершенно непонятно, к чему Майкрофту знакомиться с матерью Лестрейда, когда вот такая нерешительность, когда редким совместным утром он говорит не «до встречи» или «прощай», а неопределенное «хорошего дня», когда Лестрейд просыпается посреди ночи в пустой постели и читает в темноте записку без подписи: «Срочные дела».
Но завтра не наступает и не наступает, и Лестрейд благодарен ему за это, потому что… ну, просто потому что.
Лестрейд целует Майкрофта Холмса, и гладит выступающий позвонок под воротником рубашки, и вдыхает дождевую свежесть коротких рыжеватых волос, и вскоре перестает думать о посторонних вещах.
– Я, если честно, мечтала о внуках, – говорит мать Лестрейда после паузы.
Она всегда всё хорошо понимала, его терпеливая рассудительная мать, вырастившая сына в одиночку. Она высокая, такая, что смотрит Майкрофту в глаза вровень, и седая, как её сын. И она правда хотела внуков, Лестрейд знает, он помнит, как она расстраивалась, когда он перед поступлением в полицейскую академию порвал с Кэтрин… или Марион? Лестрейд не помнит имени, но мать наверняка не забыла.
Она всё понимает и теперь, но захочет ли принять – этого Лестрейд не знает.
Майкрофт протягивает ей букет цветов, молча – пышные благородные хризантемы, белые, как её убранные в гребень волосы – и она так же молча ставит их в прозрачную вазу, и Лестрейд отчего-то чувствует, будто подслушивает чужой разговор – тем более важный, что беззвучный, и тем более тяжелый, потому что Майкрофт улыбается одними губами, а мать переплетает пальцы в защитном жесте.
– Ну хорошо, если так, – говорит мать, и Лестрейд в замешательстве переводит взгляд с матери на Майкрофта и обратно – с чем она соглашается, что именно они сказали друг другу, когда и как?.. – Я испекла вегетарианскую пиццу и имбирное печенье, хотите?
Лестрейд помнит, что Майкрофт на диете и ест преимущественно безвкусное авокадо и огуречные салаты; по крайней мере, это то, что видит Лестрейд, кто знает, за какими плюшками Майкрофт может отправлять доверенную Антею в разгар рабочего дня, куда-нибудь на Макклсфилд-стрит или Бедфорд-стрит. Майкрофт же, кажется, не помнит о диете вовсе, он улыбается, и помогает нарезать пиццу идеально ровными и одинаковыми кусками, и рассказывает про будни скромного клерка, занимающего незначительную позицию в британском правительстве, и Лестрейд видит озорную искорку в глазах матери: так я тебе и поверила, скромный клерк, пропитанный ответственностью и богатством… но если ты так хочешь, чтобы тебе подыграли – считай, что поверила.
Она и вправду всё понимает, и Лестрейд благодарно целует её в щеку на прощание.
– Признаю, – говорит Лестрейд на обратном пути, – это была хорошая идея.
– Приятно слышать, что моё реноме в твоих глазах укрепилось.
Французские слова означают, что Майкрофт всё ещё оскорблен, но не так уж сильно – можно сказать, почти что сменил гнев на милость. Лестрейд так часто попадает впросак, делает и говорит не то и не так, что выучил все разновидности недовольства Майкрофта наизусть, и различает их, как различает художник оттенки в палитре из нескольких сотен цветов.
Лестрейд накрывает ладонью пальцы Майкрофта, худые породистые пальцы, сводящие с ума по ночам и легким движением решающие судьбы внешней политики Британии днём.
– Я не хотел тебя задеть, – признается Лестрейд.
– Я знаю, – отзывается Майкрофт; и правда, если уж это настолько очевидно, что это знает сам Лестрейд, с чего бы не знать Майкрофту. – Ты действительно думал, что это плохая идея.
Майкрофт молчит несколько долгих секунд, дождь беспрерывно стучит в окна, серо-синий, как глаза Майкрофта, и Лестрейд переворачивает его ладонь и целует в центр, проводит кончиком языка по глубоким длинным линиям.
Майкрофт прерывисто вздыхает.
– Ты думал, что это плохая идея, потому что не уверен в стабильности наших отношений.
Майкрофт говорит об этом так просто, так легко, что Лестрейду становится немного не по себе.
– Ты уверен, что знакомство с матерью ни к чему, если я не планирую остаться рядом с тобой на максимально возможный срок.
Лестрейд кивает, подумав немного. Так и есть, и если уж Майкрофт это озвучил, нет смысла спорить.
– Мне хотелось бы знать, почему ты не уверен в нас с тобой. Если причина твоих сомнений во мне, я попробую скорректировать своё поведение.
– А ты уверен? – спрашивает Лестрейд, и ответ на этот вопрос – единственное, что имеет значение на самом деле; и среднестатистические выкладки, и скупые записки, и всё остальное стыдливо сползает по стеклам автомобиля вместе с холодным лондонским дождем.
– Да, – говорит Майкрофт.
Возможно, сказать «это не самая лучшая твоя идея, знаешь» в ответ на слова «я хотел бы познакомиться с твоей матерью» было неудачной мыслью, предполагает Лестрейд. Не всегда стоит поддаваться импульсам.
Знакомство всё равно так или иначе состоится, но при этом Лестрейд ещё и будет чувствовать себя виноватым.
Лестрейд целует Майкрофта, чувствуя, как подрагивают его губы, прежде чем приоткрыться; это нерешительное подрагивание, эта крошечная пауза всегда заставляют думать о том, что очень скоро, может быть, прямо завтра, не раздастся очередной звонок, и машина с безукоризненной Антеей, похожей на такую же часть автомобиля, как мини-бар, как непроницаемая заслонка между пассажирским сиденьем и водительским, не будет стоять у полицейского участка под очередным сплошным ливнем. Лестрейд думает, что, наверное, вскоре Майкрофту наскучит, и, в сущности, нельзя будет даже ни в чём его винить, ему должно быть и вправду чрезвычайно скучно рядом с человеком, которого можно посчитать образцом статистической нормы: рост, вес, заработок, ай-кью – все среднее. И совершенно непонятно, к чему Майкрофту знакомиться с матерью Лестрейда, когда вот такая нерешительность, когда редким совместным утром он говорит не «до встречи» или «прощай», а неопределенное «хорошего дня», когда Лестрейд просыпается посреди ночи в пустой постели и читает в темноте записку без подписи: «Срочные дела».
Но завтра не наступает и не наступает, и Лестрейд благодарен ему за это, потому что… ну, просто потому что.
Лестрейд целует Майкрофта Холмса, и гладит выступающий позвонок под воротником рубашки, и вдыхает дождевую свежесть коротких рыжеватых волос, и вскоре перестает думать о посторонних вещах.
– Я, если честно, мечтала о внуках, – говорит мать Лестрейда после паузы.
Она всегда всё хорошо понимала, его терпеливая рассудительная мать, вырастившая сына в одиночку. Она высокая, такая, что смотрит Майкрофту в глаза вровень, и седая, как её сын. И она правда хотела внуков, Лестрейд знает, он помнит, как она расстраивалась, когда он перед поступлением в полицейскую академию порвал с Кэтрин… или Марион? Лестрейд не помнит имени, но мать наверняка не забыла.
Она всё понимает и теперь, но захочет ли принять – этого Лестрейд не знает.
Майкрофт протягивает ей букет цветов, молча – пышные благородные хризантемы, белые, как её убранные в гребень волосы – и она так же молча ставит их в прозрачную вазу, и Лестрейд отчего-то чувствует, будто подслушивает чужой разговор – тем более важный, что беззвучный, и тем более тяжелый, потому что Майкрофт улыбается одними губами, а мать переплетает пальцы в защитном жесте.
– Ну хорошо, если так, – говорит мать, и Лестрейд в замешательстве переводит взгляд с матери на Майкрофта и обратно – с чем она соглашается, что именно они сказали друг другу, когда и как?.. – Я испекла вегетарианскую пиццу и имбирное печенье, хотите?
Лестрейд помнит, что Майкрофт на диете и ест преимущественно безвкусное авокадо и огуречные салаты; по крайней мере, это то, что видит Лестрейд, кто знает, за какими плюшками Майкрофт может отправлять доверенную Антею в разгар рабочего дня, куда-нибудь на Макклсфилд-стрит или Бедфорд-стрит. Майкрофт же, кажется, не помнит о диете вовсе, он улыбается, и помогает нарезать пиццу идеально ровными и одинаковыми кусками, и рассказывает про будни скромного клерка, занимающего незначительную позицию в британском правительстве, и Лестрейд видит озорную искорку в глазах матери: так я тебе и поверила, скромный клерк, пропитанный ответственностью и богатством… но если ты так хочешь, чтобы тебе подыграли – считай, что поверила.
Она и вправду всё понимает, и Лестрейд благодарно целует её в щеку на прощание.
– Признаю, – говорит Лестрейд на обратном пути, – это была хорошая идея.
– Приятно слышать, что моё реноме в твоих глазах укрепилось.
Французские слова означают, что Майкрофт всё ещё оскорблен, но не так уж сильно – можно сказать, почти что сменил гнев на милость. Лестрейд так часто попадает впросак, делает и говорит не то и не так, что выучил все разновидности недовольства Майкрофта наизусть, и различает их, как различает художник оттенки в палитре из нескольких сотен цветов.
Лестрейд накрывает ладонью пальцы Майкрофта, худые породистые пальцы, сводящие с ума по ночам и легким движением решающие судьбы внешней политики Британии днём.
– Я не хотел тебя задеть, – признается Лестрейд.
– Я знаю, – отзывается Майкрофт; и правда, если уж это настолько очевидно, что это знает сам Лестрейд, с чего бы не знать Майкрофту. – Ты действительно думал, что это плохая идея.
Майкрофт молчит несколько долгих секунд, дождь беспрерывно стучит в окна, серо-синий, как глаза Майкрофта, и Лестрейд переворачивает его ладонь и целует в центр, проводит кончиком языка по глубоким длинным линиям.
Майкрофт прерывисто вздыхает.
– Ты думал, что это плохая идея, потому что не уверен в стабильности наших отношений.
Майкрофт говорит об этом так просто, так легко, что Лестрейду становится немного не по себе.
– Ты уверен, что знакомство с матерью ни к чему, если я не планирую остаться рядом с тобой на максимально возможный срок.
Лестрейд кивает, подумав немного. Так и есть, и если уж Майкрофт это озвучил, нет смысла спорить.
– Мне хотелось бы знать, почему ты не уверен в нас с тобой. Если причина твоих сомнений во мне, я попробую скорректировать своё поведение.
– А ты уверен? – спрашивает Лестрейд, и ответ на этот вопрос – единственное, что имеет значение на самом деле; и среднестатистические выкладки, и скупые записки, и всё остальное стыдливо сползает по стеклам автомобиля вместе с холодным лондонским дождем.
– Да, – говорит Майкрофт.
Конец.